Сказки, рассказанные детям. Новые сказки
Шрифт:
— А, здравствуйте! Здравствуйте!
Оказалось, что это были два старых воробья из ласточкиного гнезда и один молодой отпрыск семейства.
— Так вот где мы встретились! — сказали они. — Тут знаменитое место, только поживиться нечем! Вот она, красота-то! Пип!
Из боковых комнат, где стояли великолепные статуи, вышло во двор много народу; все подошли к каменной плите, под которою покоился великий мастер, изваявший все эти мраморные статуи, и долго-долго стояли возле нее молча, с задумчивым, но светлым выражением на лицах. Некоторые собирали опавшие розовые лепестки и прятали их на память. Среди посетителей были и прибывшие издалека — из великой Англии, из Германии, из Франции. Самая красивая из дам взяла одну розу и спрятала ее у себя на груди. Видя все это, воробьи подумали, что розы царствуют здесь и что все здание построено, собственно, для них. По мнению
— Пип! — сказали они и принялись мести землю хвостами и коситься на розы одним глазом. Недолго они смотрели, живо признали своих старых соседок. Это были ведь они самые. Художник, срисовавший розовый куст 147 и обгорелые развалины дома, выпросил затем у хозяев позволение выкопать куст и подарил его строителю музея. 148 На свете не могло быть ничего прекраснее этих роз, и строитель посадил весь куст на могиле Торвальдсена. Теперь он цвел над ней как живое воплощение красоты, и отдавал свои розовые душистые лепестки на память людям, являвшимся сюда из далеких стран.
147
Художник, срисовавший розовый куст… — Подразумевается, возможно, известный датский художник Вильхельм Николай Марстранд (1810–1873), друг Торвальдсена, оставивший много портретов современников. Его картина «Праздник в октябре» (1840) находится в Музее Торвальдсена. Марстранд написал и портрет архитектора Биндесбёлля.
148
…подарил его строителю музея. — Имеется, очевидно, в виду архитектор Микаэль Готлиб Биндесбёлль (1800–1856). По просьбе Торвальдсена он создал проект музея и построил его.
— Вас определили на должность здесь, в городе? — спросили воробьи.
И розы кивнули им; они тоже узнали серых соседей и очень обрадовались встрече с ними.
— Как хороша жизнь! — сказали они. — Жить, цвести, встречаться со старыми друзьями, ежедневно видеть вокруг себя милые, радостные лица!.. Тут каждый день точно великий праздник!
— Пип! — сказали воробьи один другому. — Да, это наши старые соседки! Мы помним их происхождение. Как же! Прямо от пруда да сюда! Пип! Ишь, в какую честь попали! Право, счастье приходит к иным во сне! И что хорошего в таких красных кляксах? Понять нельзя!.. А вон торчит увядший лепесток! Вижу! Вижу!
И каждый принялся клевать его; лепесток упал, но куст стоял все такой же свежий и зеленый; розы благоухали на солнышке над могилой Торвальдсена и склонялись к самой плите, как бы венчая его бессмертное имя.
ШТОПАЛЬНАЯ ИГЛА
Жила-была штопальная игла; она считала себя такой тонкой, что воображала, будто она швейная иголка.
149
Сказка опубликована в 1847 г. В ней под видом роз и воробьев Андерсен изобразил поэтов и нападающих на них критиков-профанов. Тема эта постоянно занимала датского сказочника. Еще в молодости, в ответ на несправедливые нападки критики Андерсен сочинил такие строки:
В саду улитка черная сидела, На розу злясь: «Как хвалят все ее! «Как хороша!» А мне какое дело? Я вот взяла и плюнула в нее!»(Андерсен Г. X. Собр. соч.: В 4-х т., т. IV, с. 476)
Впоследствии писатель не раз касался проблемы «Поэт и критик», посвятив ей и острую
— Смотрите, смотрите, что вы держите! — сказала она пальцам, когда они вынимали ее. — Не уроните меня! Если упаду на пол, я чего доброго затеряюсь: я слишком тонка!
— Будто уж! — ответили пальцы и крепко обхватили ее за талию.
— Вот видите, я иду с целой свитой! — сказала штопальная игла и потянула за собой длинную нитку, только без узелка.
Пальцы ткнули иглу прямо в кухаркину туфлю, — кожа на туфле лопнула, и надо было зашить дыру.
— Фу, какая черная работа! — сказала штопальная игла. — Я не выдержу! Я сломаюсь!
И вправду сломалась.
— Ну вот, я же говорила, — сказала она. — Я слишком тонка!
«Теперь она никуда не годится», — подумали пальцы, но им все-таки пришлось крепко держать ее: кухарка накапала на сломанный конец иглы сургуч и потом заколола ей шейный платок.
— Вот теперь я — брошка! — сказала штопальная игла. — Я знала, что войду в честь; в ком есть толк, из того всегда выйдет что-нибудь путное.
И она засмеялась про себя, — никто ведь не видал, чтобы штопальные иглы смеялись громко, — и самодовольно поглядывала по сторонам, точно ехала в карете.
— Позвольте спросить, вы из золота? — обратилась она к соседке-булавке. — Вы очень милы, и у вас собственная головка… Только маловата она! Постарайтесь ее отрастить, — не всякому ведь достается сургучная головка!
При этом штопальная игла так гордо выпрямилась, что вылетела из платка прямо в трубу водостока, куда кухарка как раз выливала помои.
— Отправляюсь в плаванье! — сказала штопальная игла. — Только бы мне не затеряться!
Но она затерялась.
— Я слишком тонка, я не создана для этого мира! — сказала она, сидя в уличной канавке. — Но я знаю себе цену, а это всегда приятно.
И штопальная игла тянулась в струнку, не теряя хорошего расположения духа.
Над ней проплывала всякая всячина: щепки, соломинки, клочки газетной бумаги…
— Ишь, как плывут! — говорила штопальная игла. — Они и понятия не имеют о том, что скрывается тут под ними. — Это я тут скрываюсь! Я тут сижу! Вон плывет щепка: у нее только и мыслей, что о щепке. Ну, щепкой она век и останется! Вот соломинка несется… Вертится-то, вертится-то как! Не задирай так носа! Смотри, как бы не наткнуться на камень! А вон газетный обрывок плывет. Давно уж забыть успели, что и напечатано на нем, а он, гляди, как развернулся!.. А я лежу тихо, смирно. Я знаю себе цену, и этого у меня не отнимут!
Раз возле нее что-то заблестело, и штопальная игла вообразила, что это бриллиант. Это был бутылочный осколок, но он блестел, и штопальная игла заговорила с ним. Она назвала себя брошкой и спросила его:
— Вы, должно быть, бриллиант?
— Да, нечто в этом роде.
И оба думали друг про друга и про самих себя, что они необыкновенно драгоценны, и говорили между собой о невежественности и надменности света.
— Да, я жила в коробке у одной девицы, — рассказывала штопальная игла. — Девица эта была кухаркой. У нее на каждой руке было по пяти пальцев, и вы представить себе не можете, до чего доходило их чванство! А ведь и все-то их дело было — вынимать меня и прятать обратно в коробку!
— А они блестели? — спросил бутылочный осколок.
— Блестели? — отвечала штопальная игла. — Нет, блеску в них не было, зато высокомерия!.. Их было пять братьев, все — урожденные «пальцы»; 150 они всегда стояли в ряд, хоть и были различной величины. Крайний — Толстопузый, — впрочем, стоял в стороне от других, и спина у него гнулась только в одном месте, так что он мог кланяться только раз; зато он говорил, что если его отрубят у человека, то весь человек не годится больше для военной службы. Второй — Тычок-Лакомка — тыкал свой нос всюду: и в сладкое и в кислое, тыкал и в солнце и в луну; он же нажимал перо при письме. Следующий — Долговязый — смотрел на всех свысока. Четвертый — Златоперст — носил вокруг пояса золотое кольцо и, наконец, самый маленький — Петрушка-Бездельник — ничего не делал и очень этим гордился. Чванились, чванились, да и проворонили меня!
150
Их было пять братьев, все — урожденные «пальцы»… — Рассказ штопальной иглы, по-видимому, набросок истории о пальцах, на которую есть намеки и в черновике сказки «Ель» и в сказке «Холм лесных духов» (см. примеч. 12).