Сказки русских писателей XIX века
Шрифт:
Услыхав такие речи, воробей зачирикал во весь рот:
— Чив, чив, чив! Мужичок полон овин хлеба навалил, да и на нашу братью видимо-невидимо отложил!
— Ш-ш-ш, не кричи во весь рот! — пропищала мышь-пискунья. — Не то все услышат: налетит ваша братья, крылатая стая, всё по зернышку разнесёт, весь закром склюёт, и нам ничего не достанется!
Трудновато было воробью молчать, да делать нечего: мышка больно строго ему пригрозила. Вот слетел воробей со стрехи на пол да, подсев к мышке, стал тихонько чирикать:
— Давай-де, мышка-норышка, совьём себе по гнездышку — я под
Мышка согласилась. Вот и зажили они вдвоём; живут год, живут другой, а на третий стал амбар ветшать; про новый хлеб хозяин выстроил другой амбар, а в старом зерна оставалось намале (мало. — Ред.). Мышка-норышка это дело смекнула, раскинула умом и порешила, что коли ей одной забрать всё зерно, то более достанется, чем с воробьём пополам. Вот прогрызла она в половице в закроме дыру, зерно высыпалось в подполье, а воробей и не видал того, как весь хлеб ушел к мышке в нору. Стал воробей поглядывать: где зерно? Зерна не видать; он туда, сюда — нет нигде ни зёрнышка; стал воробей к мышке в нору стучаться:
— Тук, тук, чив, чив, чив, дома ли, сударушка мышка? А мышка в ответ:
— Чего ты тут расчирикался? Убирайся, и без тебя голова болит!
Заглянул воробей в подполье да как увидал там хлеба ворох, так пуще прежнего зачирикал:
— Ах ты, мышь подпольная, вишь что затеяла! Да где ж твоя правда? Уговор был: всё поровну, всё пополам, а ты это что делаешь? Взяла да и обобрала товарища!
— И-и! — пропищала мышка-норышка. — Вольно тебе старое помнить. Я так ничего знать не знаю и помнить не помню!
Нечего делать, стал воробей мышке кланяться, упрашивать, а она как выскочит, как начнет его щипать, только перья полетели!
Рассердился и воробей, взлетел на крышу и зачирикал так, что со всего округа воробьи слетелись, видимо-невидимо. Всю крышу обсели и ну товарищево дело разбирать; всё по ниточке разобрали и на том порешили, чтобы к звериному царю всем миром с челобитьем лететь. Снялись, полетели, только небо запестрело. Вот прилетели они к звериному царю, зачирикали, защебетали, так что у царя Льва в ушах зазвенело, а он в ту пору прилёг было отдохнуть. Зевнул Лев, потянулся, да и говорит:
— Коли попусту слетелись, так убирайтесь восвояси, — спать хочу; а коли дело есть до меня, то говори один. Это петь хорошо вместе, а говорить порознь!
Вот и выскочил воробышек, что побойчее других, и стал так сказывать дело:
— Лев-государь, вот так и так: наш брат воробей положил уговор с твоей холопкой, мышью зубастой, жить в одном амбаре, есть из одного закрома до последнего зерна; прожили они так без мала три года, а как стал хлеб к концу подходить, мышь подпольная и слукавила — прогрызла в закроме дыру и выпустила зерно к себе в подполье; брат воробей стал её унимать, усовещивать, а она, злодейка, так его ощипала кругом, что стыдно в люди показаться. Повели, царь, мышь ту казнить, а всё зерно истцу-воробью отдать; коли же ты, государь, нас с мышью не рассудишь, так мы полетим к своему царю с челобитной!
— И давно бы так, идите к своему Орлу! — сказал
Туча тучей поднялась стая воробьиная с челобитьем к Орлу на звериного царя да на его холопку-мышь. Выслушал царь Орёл да как гаркнет орлиным клёкотом:
— Позвать сюда трубача!
А грач-трубач уж тут как тут, стоит перед Орлом тише воды, ниже травы.
— Труби, трубач, великий сбор моим богатырям: беркутам, соколам, коршунам, ястребам, лебедям, гусям и всему птичьему роду, чтобы клювы точили, когти вострили; будет-де вам пир на весь мир. А тому ли звериному царю разлётную грамоту неси: за то-де, что ты, царь — потатчик, присяги не памятуешь, своих зверишек в страхе не держишь, наших пернатых жалоб не разбираешь, вот за то-де и подымается на тебя тьма-тьмущая, сила великая; и чтобы тебе, царю, выходить со своими зверишками на поле Арекское, к дубу Веретенскому.
Тем временем, выспавшись, проснулся Лев и, выслушав трубача-бирюча, зарыкал на всё своё царство звериное. Сбежались барсы, волки, медведи, весь крупный и мелкий зверь, и становились они у того дуба заветного.
И налетела на них туча грозная, непросветная, с вожаком своим, с царём Орлом, и билися обе рати не отдыхаючи три часа и три минуты, друг друга одолевая; а как нагрянула запасная сила, ночная птица, пугач ли сова, тут зубастый зверь-мышь первый наутёк пошёл. Доложили о том докладчики звериному царю. Рассердился Лев-государь на зубастую мышь:
— Ах ты, мышь, мелюзга подпольная, из-за тебя, мелкой сошки, бился я, не жалеючи себя, а ты же первая тыл показала!
Тут велел Лев отбой бить, замиренья просить; а весь награбленный хлеб присудил воробью отдать, мышь подпольную, буде найдётся, ему же, воробью, головою выдать. Мышь не нашли, сказывают: «Сбежала-де со страху за тридевять земель, в тридесятое царство, не в наше государство».
Воробышек разжился, и стал у него что ни день, то праздник, гостей видимо-невидимо, вся крыша вплотную засажена воробьями, и чирикают они на всё село былину про мышь подпольную, про воробья богатого да про свою удаль молодецкую.
Лиса лапотница
Зимней ночью шла голодная кума по дорожке; на небе тучи нависли, по полю снежком порошит.
«Хоть бы на один зуб чего перекусить», — думает лисонька. Вот идёт она путем-дорогой; лежит ошмёток. «Что же, — думает лиса, иную пору и лапоток пригодится». Взяла лапоть в зубы и пошла далее. Приходит в деревню и у первой избы постучалась.
— Кто там? — спросил мужик, открывая оконце.
— Это я, добрый человек, лисичка-сестричка. Пусти переночевать!
— У нас и без тебя тесно! — сказал старик и хотел было задвинуть окошечко.
— Что мне, много ли надо? — просила лиса. — Сама лягу на лавку, а хвостик под лавку, — и вся тут.
Сжалился старик, пустил лису, а она ему и говорит:
— Мужичок, мужичок, спрячь мой лапоток!
Мужик взял лапоток и кинул его под печку.
Вот ночью все заснули, лисичка слезла тихонько с лавки, подкралась к лаптю, вытащила его и закинула далеко в печь, а сама вернулась как ни в чём не бывало, легла на лавочку, а хвостик спустила под лавочку.