Сказки (с иллюстрациями)
Шрифт:
— Но, господин хранитель клада, — возразил Петер, — за мной остается ведь еще одно желание, и я могу пожелать себе ума, если уж ум так необходим, как вы говорите.
— Отнюдь нет; ты не раз еще будешь попадать в затруднительное положение и будешь рад, что еще одно желание остается у тебя неисполненным; ну, а теперь отправляйся-ка восвояси. Вот тебе, — сказал маленький елочный человечек, вытаскивая из кармана небольшой мешочек. — Здесь две тысячи гульденов, и покончим с этим; больше не приходи ко мне деньги клянчить, не то я повешу тебя на самую высокую ель, — таков мой обычай с тех пор, как я живу в лесу. Три дня тому назад умер старый Винкфриц, которому принадлежал большой стекольный завод в Унтервальдене. Сходи туда завтра утром и предложи свою цену за промысел, как подобает. И веди себя хорошо, работай прилежно, а я буду изредка навещать тебя и словом и делом постараюсь помочь тебе, раз ты не сумел выпросить себе рассудка. Но говорю тебе! прямо: твое первое желание было дурно; остерегайся
Петер пришел домой и застал мать в большом беспокойстве, — добрая женщина была уверена, что ее сына забрали в солдаты. Он же был очень весел и в ударе, рассказал ей, как повстречал в лесу одного хорошего приятеля, который дал ему денег взаймы, чтобы он мог начать новое дело стекольного мастера. И хотя его мать уже более тридцати лет жила в хижине угольщика и привыкла к виду запачканных сажей людей, как всякая мельничиха привыкает к осыпанному мукой лицу своего мужа, все же она была достаточно тщеславна, чтобы тотчас, как только сын пообещал ей более светлое будущее, с презрением отнестись к своему прежнему состоянию. Она сказала:
— Да, сделавшись матерью владельца стекольного завода, я буду не чета соседкам Грете и Бете и в церкви буду садиться на передние скамьи, где сидят порядочные люди.
Ее сын быстро столковался с наследниками стекольного завода; он оставил у себя работников, которые там были, и заставил их день и ночь выдувать стекло. Вначале ремесло это ему нравилось; у него образовалась привычка медленными шагами спускаться к стекольному заводу, засунув руки в карманы, расхаживать там взад и вперед, заглядывать туда-сюда, заговаривать то с тем, то с другим, над чем его работники немало смеялись; но самым большим его удовольствием было смотреть, как выдувают из стекла предметы, и нередко он сам брался за работу и делал из еще мягкой массы самые причудливые фигуры. Но вскоре работа эта ему надоела, и он стал заглядывать на завод только на часок, потом через день, наконец только раз в неделю, и подмастерья его делали, что хотели. И все это началось из-за беготни в кабак; уже в первое воскресенье после того, как он побывал на еловом холме, он отправился туда, и, глядь — не кто иной, как король танцев носился уже по залу, а толстый Эзехиэль сидел за кружкой пива и играл в кости, кидая на стол звонкие монеты. Петер поспешно сунул руку в карман, чтобы убедиться, сдержал ли Стеклянный Человечек слово, и вот его карманы оттопырились от серебра и золота; да и ноги его так и тянуло и подергивало, словно их подмывало пуститься в пляс. И как только кончился первый танец, стал он вместе со своей партнершей впереди всех, рядом с королем танцев, и если тот подпрыгивал на три четверти кверху, Петер взлетал на четыре, и когда тот делал самые удивительные и изящные па, Петер так выворачивал и изгибал ноги, что все зрители от удовольствия и удивления пришли в неистовство. Когда же по залу разнеслась весть, что Петер купил себе стекольный завод, когда увидели, как он каждый раз, проходя в танце мимо музыкантов, бросает им монету в шесть батденов, удивлению не было границ; одни подумали, что он нашел клад в лесу, другие — что ему досталось наследство, — но все они выказывали ему почтение в считали его достойным человеком только потому, что у него были деньги. Когда же он в тот же вечер проиграл двадцать гульденов, в его кармане продолжало все так же звенеть и звякать, словно там оставалось еще сто талеров.
Когда Петер заметил, как все его уважают, он от гордости и радости совсем перестал владеть собой. Он стал разбрасывать деньги полными пригоршнями и щедро оделял ими бедных, — он хорошо помнил, как и его когда-то угнетала бедность. Искусство короля танцев было теперь посрамлено сверхъестественными фокусами нового танцора, и Петер был почтен прозвищем царя танцев. Самые смелые игроки воскресных дней не решались играть так крупно, как играл он, но зато он и проигрывал много. И чем больше он проигрывал, тем больше становилось у него денег; дело обстояло точь-в-точь так, как он того потребовал от Стеклянного Человечка — он пожелал иметь всегда столько же денег в кармане, сколько их было у Эзехиэля, а как раз ему-то Петер и проигрывал свои деньги; и когда он проигрывал двадцать-тридцать гульденов зараз, они тотчас появлялись у него в кармане, как только Эзехиэль прятал свой выигрыш к себе. И понемногу в игре и в разгуле он зашел дальше всех самых распутных парней Шварцвальда, и его чаще стали звать Петером-Игроком, чем царем танцев, ибо теперь он играл и по будням. От этого его стекольный завод стал постепенно приходить в упадок, и в этом было виновато неумение Петера. Стекла он велел выдувать сколько только было возможно,
Раз вечером шел он из кабака домой, и, несмотря на огромное количество вина, выпитого им, чтобы развеселиться, он с тоской и ужасом думал о развале своего дела; и вдруг он заметил, что кто-то шагает рядом с ним; он оглянулся и увидал Стеклянного Человечка. Он ужасно рассердился и разгорячился и стал уверять и клясться, что старик виноват во всех его несчастьях.
— Что мне теперь делать с лошадью и повозочкой? — воскликнул он. — На что мне завод и все стекло? Даже когда я был только жалким угольщиком, мне и то жилось веселее и у меня не было забот; а теперь, того и гляди, пожалует начальник округа, опишет мое имущество и продаст за долги с публичного торга.
— Так, — сказал Стеклянный Человечек, — так! Значит, это я виноват в том, что ты несчастлив? И это благодарность за мои благодеяния? Кто велел тебе высказывать такие глупые желания? Ты захотел стать стекольным мастером, а куда девать свое стекло, не подумал. Разве я не говорил тебе, чтобы ты желал осторожнее? Сообразительности, Петер, ума тебе не хватило!
— Какое там сообразительности и ума! — кричал тот. — Я нисколько не глупее всякого другого и докажу это тебе, Стеклянный Человечек, — и с этими словами он грубо схватил человечка за ворот и закричал — Попался, хранитель клада в зеленом еловом лесу! А третье желание я выскажу сейчас, и ты мне его исполнишь: чтобы сейчас же, на этом самом месте, было мне дважды сто тысяч звонких талеров, и дом, и… ай-ай! — закричал он и замахал рукой, так как лесной человечек превратился в раскаленное стекло и горел в его руке ослепительным пламенем. Самого же человечка нигде не было видно.
Много дней подряд напоминала ему распухшая рука о его неблагодарности и глупости; но потом он заглушил свою совесть и сказал: «Да же если они и продадут мой стекольный завод и все, у меня все-таки останется толстый Эзехиэль; пока у него по воскресеньям бывают деньги, они будут и у меня».
Оно, конечно, так, Петер, — а вот когда у него денег не будет? Так оно и случилось в один прекрасный день, и странная вышла вещь, с точки зрения арифметики. Раз в воскресенье подъехал он к кабаку, а люди высунули головы из окон, и один из них сказал: «Вот приехал Петер-Игрок», а другой: «Да, царь танцев, богатый стекольный мастер». А третий покачал головой и молвил: «С богатством-то дело плохо; поговаривают о крупных долгах, а в городе говорили, что начальник округа ждать не собирается и скоро опишет его имущество». А богатый Петер тем временем чинно и важно поклонился гостям, слез с повозки и крикнул:
— Эй, хозяин «Солнца»! Добрый вечер! Что, толстый Эзехиэль уже здесь? — И низкий голос ответил ему:
— Входи, входи, Петер, место тебе оставлено, а мы здесь и уже засели за карты. — Тогда Петер Мунк вошел в кабак, тотчас сунул руку в карман и понял, что Эзехиэль основательно снабжен деньгами, так как его карман был полон доверху.
Он подсел к столу к товарищам и то выигрывал, то проигрывал; и так они играли, пока остальные честные люди, с наступлением вечера, не разошлись по домам; те же продолжали играть при свечах, пока, наконец, два других игрока не сказали:
— Теперь довольно, пора домой к жене и детям. — Но Петер-Игрок предложил толстому Эзехиэлю остаться; тот долго не соглашался, но, наконец, воскликнул:
— Хорошо, я пересчитаю свои деньги, а потом будем бросать кости. Ставка — пять гульденов, ниже не стоит, детская игра. — Он вынул кошель и насчитал сто гульденов наличными, и Петер-Игрок знал теперь, сколько у него денег, — ему и считать не понадобилось. Но если до того Эзехиэль выигрывал, то теперь он терял ставку за ставкой и при этом отчаянно ругался. Он бросал кости, и Петер тотчас бросал вслед за ним, и каждый раз на два очка больше. Эзехиэль выложил, наконец, на стол свои последние пять гульденов и крикнул:
— Еще раз! А если я и сейчас проиграю, я все равно не сдамся, — тогда ты одолжишь мне из своего выигрыша, Петер. Один честный человек всегда помогает другому.
— С большим удовольствием, хоть сто гульденов! — проговорил царь танцев, радуясь своему выигрышу, а толстый Эзехиэль встряхнул кости и выбросил пятнадцать.
— Так! — крикнул он. — Теперь посмотрим! — Но Петер выкинул восемнадцать очков, и знакомый хриплый голос позади него проговорил: «Это была последняя ставка!»
Он оглянулся и увидал за собой гигантскую фигуру Голландца Михеля. Со страху выпустил он из рук деньги, которые хотел было спрятать в карман. Но толстый Эзехиэль не видел лесного духа и требовал, чтобы Петер-Игрок одолжил ему на игру десять гульденов; как во сне, опустил он руку в карман, но денег там не оказалось; он поискал в другом кармане, но и там ничего не было; он вывернул карманы наизнанку, не ни одного геллера не выпало из них, — и тут только вспомнил он свое первое желание, чтобы у него всегда было столько же денег, как у толстого Эзехиэля. Его богатство рассеялось, как дым.