Сказки Севки Глущенко
Шрифт:
Но… что было, то было. Если вспомнить всё по порядку, то ясно – ухаживает. Духи однажды подарил маме: не на день рождения, а просто так. Иногда зайдет будто на минутку и сидит целый час. И чего-то вздыхает непонятно. И на недавней вечеринке танцевал только с мамой…
– Севка, ты что такой скучный, будто у тебя живот болит? – спросила мама.
– А? – растерянно вскинулся Севка. – Нет… Ничего не болит ни капельки.
Не скажешь ведь, что болит душа, изъеденная тем противным червяком.
– Ложись-ка спать.
Севка послушался. Мама была, конечно, ни при чем. Просто она доверчиво попадалась
Уже в постели Севка вспомнил, что у Ивана Константиновича в Пензе есть жена и дочка-третьеклассница. Ну и что? Севка был не маленький, слышал он не раз истории, когда после войны такие вот «ухаживальщики» не возвращались домой к женам и детям, а заводили себе новые семьи. Про это и мама с тетей Аней беседовали, и Римка любила про такие дела поболтать. Римку всегда волновали вопросы любви, измены и замужества.
Севка уснул, но и после этого не было ему покоя. Снилась нехорошая чушь: длинные червяки с маленькими человечьими головками, урок чистописания в какой-то пещере с керосиновыми лампами и бандиты из шайки «Черная кошка», которые гонялись за Севкой по громадным пыльным сеновалам. Но это были пустяки по сравнению с последним сном. Под утро приснился Иван Константинович в мундире, похожем на платье Геты Ивановны. Севка сообразил, что это форма, какую носил офицер Печорин. Иван Константинович сидел на лавочке в сквере у цирка и чистил старинный пистолет, похожий на клюку.
Севка сразу понял, что делать. Он подошел, сдвинул брови и потребовал:
– Вы больше не смейте подходить к моей маме!
Майор Кан не удивился. Он продул ствол пистолета и, не глядя на Севку, сказал в точности как Римка:
– А что такого? Мы, может, даже поженимся.
– Нет!
– А тебе не указать, к носу палку привязать, а у палки есть ответ: ты дубина, а я нет.
– Тогда… – отчаянно сказал Севка. – Тогда я вас вызываю на дуэль.
И они сразу оказались на крошечной каменной площадке, окруженной облаками. Иван Константинович неприятно улыбнулся и поднял пистолет-клюку. Прямо в Севку прицелился! А у Севки была только железная трубка с картофельными пробками. Ну ничего, сгодилась бы и трубка, но Севка никак не мог попасть в нее карандашом, чтобы нажать и вы-стрелить. А Иван Константинович целился, целился… Как тут было не проснуться?
В школе на всех уроках Севка думал, как поступить. Сказать Ивану Константиновичу: «Не смейте ухаживать за мамой»? Он ответит: «Да что ты, Севочка, разве я ухаживаю? Кто тебе такую чушь сказал. Ты не волнуйся». И всё пойдет по-старому, взрослые не очень-то слушают маленьких. Подложить в комнату Ивана Константиновича само-дельную гранату из карбида, чтобы он испугался и уехал? Он не испугается, на фронте он и не такое видел.
А что-то делать было необходимо, хочешь не хочешь.
Севка не был храбрым человеком. Он очень неохотно дрался. Он боялся после второй смены возвращаться домой по темным улицам. Боялся грозы и городского сумасшедшего дяди Дуси, который мычал и гонялся за мальчишками, когда его дразнили. Но случалось в жизни, когда бойся не бойся, а деваться некуда. Если, например, дал честное слово, что прыгнешь с трехметрового навеса в сугроб, – помирай, но прыгай. Потому что честное слово нарушить невозможно.
И теперь, как ни вертись, а выход был один. Севка наконец это понял отчетливо.
Приняв твердое решение, Севка слегка успокоился. Конечно, он всё равно чувствовал тревогу, но это была не растерянность, не поиски выхода, а волнение перед боем.
Всё складывалось удачно. Когда Севка вернулся с уроков, мама еще не приходила, а майор Кан был дома: накануне он дежурил по училищу и сегодня отдыхал. Или поджидал маму, чтобы опять куда-нибудь пригласить?
Севка стал готовиться. Надел матроску – это была его парадная одежда. Натянул длинные зимние штаны. Вообще-то он их ненавидел всей душой и надевал только в самые лютые холода: штаны были из такого колючего сукна, что даже сквозь чулки кусались не хуже крапивы. Но сейчас приходилось терпеть, чтобы выглядеть взрослее и мужественнее.
Потом Севка подумал, что следует вернуть подарки. Тетрадь он давно изрисовал, карандаши источил, шоколад, естественно, съел. Оставались погоны. Севка прогнал сожаление, сжал погоны в кулаке, встал посреди комнаты и несколько раз глубоко вздохнул – чтобы набраться решимости. В горле что-то само собой глоталось. Севка глотнул посильнее – последний раз – и строевым шагом вышел в коридор. Решительно постучал в дверь майора Кана.
– Сева, это ты? Входи, входи!
Иван Константинович, нагнувшись над столом, за-правлял в машинку чистый лист. Машинка была трофейная, только буквы у нее сменили на русские. Она была казенная. Ивану Константиновичу дали ее в училище, чтобы печатать всякие планы для занятий с курсантами. Иногда Иван Константинович разрешал Севке попечатать. Севка мечтал, что когда-нибудь сочинит настоящее длинное стихотворение и полностью напечатает его на этой машинке.
Нет, никогда этого не будет…
Иван Константинович, видимо, удивился: почему Севка стоит у порога и каменно молчит? Он оглянулся. Выпрямился:
– Что с тобой, Сева?
Севка сделал несколько деревянных шагов и отчетливо сказал:
– Нате ваши погоны.
Он метнул их на стол. Один погон застрял под машинкой, другой лег на самый край стола и закачался: упасть или нет? Не упал.
Севка заставил себя посмотреть Ивану Константиновичу в глаза.
– Севушка, что случилось?
Он был такой знакомый, такой добрый и привычный… Но нет, это был враг. Севка опять крупно глотнул и проговорил, не опуская глаз:
– Я вызываю вас на дуэль.
ДУЭЛЬ
Иван Константинович приоткрыл рот, мигнул. Хотел что-то сказать, но только тихо кашлянул. Опустился на стул. Спросил:
– Ты не шутишь?
– Нет, – сказал Севка и ощутил внутри неприятное замирание.
Иван Константинович опустил голову. Мельком взглянул на Севку, забарабанил пальцами по краю стола. Рядом с погоном.