Сказки старого Вильнюса
Шрифт:
И тут с неба раздался глас. Гулкий и басовитый, как положено.
— Ты чего тут расселась? — бесцеремонно поинтересовался он.
Целую секунду Сабина была совершенно убеждена, что вопрос задал не кто-нибудь, а сам Бог, вот так запросто решил поинтересоваться ее делами, и аж задохнулась от возмущения. Сам все это устроил, и сам же спрашивает!
Сабина никогда не могла поверить, что Бога нет. Ей просто недоставало воображения представить, что весь мир появился случайно, просто так, низачем, существует без причины и смысла и в один прекрасный день вот так же, ни с того ни с сего, бесследно исчезнет. А сейчас подумала — может быть, лучше бы Бога и правда не было,
Словно бы в ответ на ее богоборческие идеи с неба спустилось облако густого вонючего дыма. Как будто немилосердный Господь закурил сигару, чтобы с максимальным комфортом созерцать Сабинины страдания.
Он действительно курил сигару. Не Господь, конечно, а высокий толстый бородач в ослепительно-розовом, изрядно замаранном пуховике, обладатель зычного небесного гласа, плеера с драными наушниками, из которых невнятно доносилось что-то знакомое — Матерь Божья, неужели Pink Floid?! — и огромной клетчатой сумки на колесиках. Сумка была до отказа набита барахлом, собранным, надо понимать, по мусорным контейнерам. Таких горе-кладоискателей в городе полно, идешь мимо любой помойки, а там непременно кто-то там роется, ищет пустые бутылки, одежду, еще что-нибудь никому не нужное, но условно пригодное для дальнейшего использования. Собачья жизнь. Завидев очередного такого бедолагу, Сабина всегда отводила глаза, ускоряла шаг и старалась думать о чем-нибудь сложном, абстрактном, на худой конец, лирическом, лишь бы заняло целиком, отвлекло от бесполезного сострадания, защитило от злой судьбы, которая, несомненно, заразна, как холера. А теперь один из этих людей — судя по роскошной экипировке, король мусорщиков улицы Чюрлёнё, а то и всего Нового города — присел на корточки рядом с ней, дымит в лицо вонючей сигарой, спрашивает:
— С тобой все в порядке?
Ну ничего себе вопрос.
— В порядке?! — возмущенно переспросила Сабина. — Это со мной-то?!
Заполнившая ее мерзлая пустота внезапно овеществилась, превратилась в тяжелый стеклянный шар, который незамедлительно треснул и разлетелся на миллион мелких острых осколков. Это было так больно, что слезы брызнули из глаз. Сабина ревела громко, бурно, взахлеб, как в детстве, когда всякое горе — навсегда. Невнятно выкрикивала вперемешку с рыданиями все свои жалобы — про скользкие подметки, сломанную ногу, маму, которую бесполезно звать на помощь, и всегда было бесполезно, Ежи в больнице и чертов перец, облепленный мерзкой прожорливой тлей, и снова про ногу, «скорую помощь» и гипс, который именно сейчас никак, ну никак нельзя.
Много чего можно наговорить, когда твой единственный слушатель — никчемное человеческое барахло, промышляющее сбором чужого ненужного барахла, когда он настолько ничтожней, незначительней, чем любой другой прохожий, что, можно сказать, вообще не считается. Даже если разберет что-то в твоих бессвязных сетованиях, не беда. Как будто пожаловалась пустому горшку, который потом можно будет разбить, а черепки закопать, от греха подальше.
Сабина даже не заметила, как собиратель мусора расшнуровал ее ботинок. Только когда принялся стаскивать, охнула от боли и наконец сообразила, что он ее разул. Мелькнула дикая мысль: «Да он же меня грабит. Раздевает, как труп врага на поле боя. И я ни убежать не могу, ни сопротивляться». Но тут бородач сказал:
— Какой, к бесу, перелом. Обыкновенный вывих. Сейчас вправим. Не бойся, я фельдшером раньше был.
От такого поворота событий Сабина совсем ошалела, хотела было сказать: «Лучше не надо, я „скорую“ вызову», но не успела, потому что в этот момент в ее ноге сконцентрировалась, надо думать, вся боль этого мира. Страшный, ослепительный, сияющий невыносимой белизной миг абсолютной боли, она даже закричать не смогла от потрясения, а когда все-таки открыла рот, никаких причин вопить уже не было — все закончилось. То есть закончилась только боль. А отставной фельдшер с сигарой, его тележка на колесиках, мусорный контейнер, заснеженная земля, бледные оранжевые фонари — все это осталось. И чертов перец, конечно же, остался — там, дома. И тля при нем.
— Давай вставай, — сказал Сабинин спаситель. Он каким-то образом успел снова ее обуть, только шнурки завязывать не стал. — Барышням нельзя долго на холодном сидеть.
И, не дождавшись никакой реакции, поднял Сабину с земли, за шиворот, как кошка котенка, и поставил на ноги. Она изготовилась было с воем рухнуть обратно, но сломанная нога вела себя совершенно как целая — твердо стояла на земле и даже почти не болела. Ныла слегка, но по сравнению с недавней болью это ощущение было, можно сказать, удовольствием.
— Как же так, — растерянно сказала Сабина. — Это, получается, вы меня спасли?
Мусорщик пыхнул сигарой, зачем-то вытер руки о розовый пуховик, буркнул:
— Много чего получается. Ты пока особо не прыгай. Иди домой, приложи к ноге холодное. Морозилка у тебя есть? Ну вот, лед держи весь вечер, пока спать не соберешься. Завтра утром и не вспомнишь, где болело.
— Спасибо, — сказала Сабина. Подумала, что еще можно сказать или сделать в такой ситуации, но не придумала ничего. Повторила: — Спасибо, — и, недоверчиво ступая на исцеленную ногу, поковыляла к дому.
— Эй, — окликнул ее спаситель, — это, наверное, твое? Ты на ней сидела.
Догнал, пыхнул сигарой, сунул в руки тонкую брошюру в бумажной обложке, отечески хлопнул по спине.
— Жизнь — очень страшная штука, — сказал он. — Но только с похмелья. Остальное преодолимо. Надо просто делать, что можешь. Ровно столько, сколько можешь. Даже когда не можешь почти ничего. Поняла?
Сабина растерянно кивнула, машинально сунула брошюру в карман и пошла дальше, удивляясь, что наступать на ногу совсем не больно, только немного страшно — вдруг сейчас ка-а-ак заболит! — но страх прошел даже раньше, чем она добралась до своего подъезда.
«Надо же было денег ему дать, — запоздало спохватилась она. — Хоть сколько-нибудь. Вот дура, не сообразила». Повернула назад, но во дворе уже было пусто, и возле мусорных баков ни души.
«Ладно, может, еще когда-нибудь его встречу, — подумала Сабина. — Он же, наверное, постоянно в одни и те же дворы ходит. Надо, что ли, всегда в кармане двадцать литов для него носить. Вот прямо сейчас и отложу, чтобы… Двадцать литов за чудесное спасение — это, конечно, невероятный идиотизм. Но надо сделать для него хоть что-то. Ровно столько, сколько можешь, да?»
Открыла дверь, оставила сумку в коридоре и, не разуваясь, устремилась к подоконнику — проверить, что с перцем. Тля, конечно, никуда не делась. С другой стороны, а на что она надеялась? Что чудесный мусорщик в розовом еще и тлю на расстоянии мистическим образом победил? Сабина вздохнула, побрела обратно в коридор, чтобы раздеться. Стала снимать куртку, из кармана на пол полетела помойная брошюра, которую так настойчиво совал в руки бородатый спаситель. «С чего он вообще решил, что это моя книжка? — подумала Сабина. — И я тоже хороша, в дом зачем-то ее притащила».