Сказки старой Англии (сборник)

Киплинг Редьярд Джозеф

«Напиши еще, что «мы преданы и наши планы открыты», – велел Де Акила. – Это хоть кого напугает! При таком известии даже Папа Римский лишится сна. Верно, Джихан? Если бы тебе передали, что «мы преданы», как бы ты поступил?»

«Бежал бы без оглядки, – отвечал тот. – На всякий случай».

«Вот именно, – одобрил Де Акила. – Пиши дальше, Гилберт, что граф Монтгомери замирился с королем, а малютка Дарси (которого я терпеть не могу) повешен за пятки. Пусть Роберт хорошенько почешет в затылке. Напиши еще, что Фулк тяжело занемог водянкой».

«Нет! –

крикнул Фулк, висевший в колодце. – Лучше утопите меня сразу, но не смейтесь надо мной!»

«Смеяться? О, нет, я не смеюсь, – отвечал Де Акила. – Я дерусь за свою жизнь и свои замки с помощью пера и чернил, как ты сам научил меня, Фулк».

Тогда Фулк застонал, ибо он совсем окоченел от холода, и сказал:

«Я готов сознаться».

«Вот это по-нашему, – одобрил Де Акила, наклоняясь над колодцем. – Ты прочел мои речи и деяния – по крайней мере, их первую часть – и решил отблагодарить меня своими речами и деяниями. Отлично! Готовы ли твое перо и чернильница, Гилберт? Работа предстоит не скучная».

«Позволь моим людям беспрепятственно уйти, и я сознаюсь в своей измене королю», – сказал Фулк.

«С чего бы он стал так заботиться о своих людях?» – удивился Хью, ибо Фулк никогда этим не славился. Ограбить кого-нибудь – другое дело, но пожалеть – такого не бывало.

«Что толку в твоем признании! – сказал Де Акила. – Твоя измена уже изобличена Гилбертом. Улик хватило бы, чтобы тысячу раз повесить тебя».

«Я все расскажу, только пощади моих людей», – угрюмо повторил Фулк, и мы услышали, как он плещется внизу, точно большая рыба: вода в колодце прибывала.

«Всему свое время, – отвечал Де Акила. – Ночь длинна, вина хоть залейся, не хватает только веселого рассказа. Поведай нам историю своей жизни с юности до этого дня. И поживее».

«Стыд мучит меня», – пробормотал Фулк.

«Остудился, вот и застыдился, – усмехнулся Де Акила. – Начинай не мешкая».

«Тогда отошли отсюда своего слугу, Джихана», – попросил Фулк.

«Хорошо, я это сделаю. Но помни: я не могу остановить прилив».

«Сколько еще он будет подниматься?» – спросил Фулк и снова заплескался внизу.

«Три часа, – ответил Де Акила. – Времени довольно, чтобы поведать нам все твои благие дела. Начинай. А ты, Гилберт, – ты иногда бываешь небрежен – смотри, не изврати и не выверни наизнанку его слов».

И так Фулк (под страхом ужасной смерти во мраке бездны) начал свое повествование, а Гилберт, не ведая сам, какая ему будет уготована судьба, слово в слово записывал за ним. Много я слышал рассказов, но никогда еще мне не доводилось внимать такой мрачной были, как та, что поведал Фулк из глубины гулкого колодца.

– Страшно было? – замирая от волнения, спросил Дан.

– Страшнее, чем можно себе вообразить, – отвечал сэр Ричард. – Но было в этом и что-то такое, отчего даже Гилберт не мог удержаться от смеха. Мы трое хохотали до колик. Вскоре Фулк стал так сильно стучать зубами, что трудно было разбирать слова, и нам пришлось опустить ему на веревке кубок вина. Это его немного согрело, и вновь потекло

повествование об изменах, заговорах и дерзких интригах (он был отчаянно дерзок), об ухищрениях, подлогах и трусливых увертках (он был, к тому же, невероятно труслив), о бесчестии и бесстыдстве, об отчаянии при неудачах – и о его новых замыслах, коварных и хитроумных. Он вытряс перед нами всю мерзость своей жизни, размахивая грязным тряпьем злодейств, как славным флагом. Когда он закончил, мы увидели при свете факела, что вода уже стояла в уголках его рта и он мог дышать только носом.

Тогда мы вытащили его наверх и, растерев, закутали в плащ. Мы дали ему вина и смотрели, как он пил, весь дрожа, но не выказывая ни стыда, ни раскаянья.

Внезапно на лестнице раздался голос Джихана, и какой-то юноша, с размаху оттолкнув стражника, ворвался в комнату. Он был всклокочен спросонья, и стебельки соломы торчали в его волосах.

«Отец! Отец! Мне приснилась измена!» – крикнул он и что-то невнятно забормотал.

«Никакой измены нет, – сказал Фулк. – Иди спать». Юноша повернулся и послушно побрел к выходу. Джихан взял его за руку и свел, все еще полусонного и спотыкающегося, вниз по лестнице.

«Это твой единственный сын! – воскликнул Де Акила. – Зачем ты взял мальчика с собой?»

«Он мой наследник. Я боялся его оставить на попечение брата», – отвечал Фулк, и на этот раз он, кажется, смутился. Де Акила ничего не сказал. Он присел и задумался, держа перед собой кубок с вином.

«Позволь моему мальчику уплыть в Нормандию, – проговорил Фулк, тронув его колено. – И делай со мной, что хочешь. Повесь меня завтра же, приколов письмо Роберту к моей груди, но отпусти мальчишку».

«Погоди, – отвечал Де Акила. – Я сейчас думаю не о тебе – об Англии».

Мы ждали, что решит сеньор Пэвенси. Миг пробегал за мигом; пот капля за каплей стекал по лбу Фулка.

Наконец Де Акила сказал:

«Я слишком стар, чтобы судить людей или доверять им. И я не зарюсь на твои земли, как ты зарился на мои. Лучше ты или хуже других негодяев – пусть в этом разбирается король. Итак, возвращайся обратно к королю, Фулк!»

«И ты не расскажешь ему о том, что произошло?»

«Зачем? Ведь твой сын останется здесь. Если король снова велит мне бросить Пэвенси, который я обязан охранять от врагов Англии, если король пошлет против меня своих солдат, как против изменника, или я услышу, что король в своей постели замышляет что-то против меня и моих людей, – твой сын будет повешен на перекладине вот этого окна, Фулк».

– Но при чем тут его сын? – ужаснулась Уна.

– Мы не могли повесить самого Фулка. Он был нужен как орудие нашего примирения с королем. Ради своего сына он бы продал пол-Англии. Уж в этом-то мы были уверены.

– Но ведь это ужасно – то, что вы сказали!

– Конечно. Поэтому Фулка это вполне устроило.

– Что устроило? Что вы хотите повесить его сына?

– Нет, конечно. То, что Де Акила показал ему, как он может спасти жизнь мальчика, а заодно – свои земли и свою честь.