Сказки уличного фонаря

Лаптев Павел Н.

— Нет, извольте, — заинтересовался поэт, отправляя ложку щей из серой капусты в рот.

— В бытность уже не молодую в году, этак… — вспоминал Дмитрий Дмитриевич. — Десятом, кажется, остановился я вместе с гусарами недалече отсюда. Прознал, что у заводчика Баташова Ивана Родионовича имеется внучка на выданье. Да в то время дела мои изрядно поиздержались. Ну, поехал знакомиться, да карета моя перевернулась прямо возле этого дома, аккурат на площади вот здесь, — на окно показал. — Ногу я повредил. Пришлось меня Дарье Ивановне лечить. Ну, и долечила до мужей своих.

Пушкин

хитро прищурился.

— А карета-то специально перевернулась? А? — спросил лукаво.

Шепелев тоже прищурился, но ничего не ответил, только покашлял, потом после нескольких ложек щей, поведал:

— А я, Александр Сергеевич, бывалость в гусарах тоже стишатами баловался, глядя на Давыдова. Ветер в голове, знаете, женщины… — но опомнился тут же Дмитрий Дмитриевич. — Помилуйте, конечно, стихи не от ветра в голове, хорошие, вроде Ваших. А что я рифмодуй, то бишь… — задумался Шепелев. — Ах, кокетки, конфетки, нимфетки. Трепещу, как осиновый лист. Я пред вами наивен и чист. В этом роде…

— Не дурственно, — похвалил ради приличия Пушкин.

— Да, ладно, ветер и есть ветер, — махнул рукой Шепелев, что капуста с ложки упала на скатерть. — А Вы, что новенького… Э-э…

— Ох, Дмитрий Дмитриевич, — обрадовался Пушкин. — Как ныне этой осенью в Болдине, нигде так не вдохновлялся… ну, вот извольте из Евгения Онегина, Вы первый — отложил прибор и процитировал себя торопливо, с желанием удивить хозяина.
–

Блажен, кто смолоду был молод, Блажен, кто вовремя созрел, Кто постепенно жизни холод С летами вытерпеть умел; Кто странным снам не предавался, Кто черни светской не чуждался, Кто в двадцать лет был франт иль хват, А в тридцать выгодно женат; Кто в пятьдесят освободился От частных и других долгов, Кто славы, денег и чинов Спокойно в очередь добился, О ком твердили целый век: D.D. прекрасный человек…

Шепелев сначала несколько мгновений призадумался, переваривая пушкинские рифмы, пробурчал:

— Д.Д. прекрасный человек, — потом дернулся и легонько похлопал в ладоши, выпалив. — Преклоняюсь!

Пушкин как не заметил этот жест, сказал снова о своём:

— Вот думал сам дела на неделю. А ведь тут из-за карантина месяц в заточении. Невесть сколько времени еще промотаюсь. Оно с одной стороны, благо для уединенного творчества, с другой, в Москве ждет невеста. Да и в Санкт-Петербурге батюшка беспокоится, как дела…

— Столицы. Москва, Санкт-Петербург, — прожёвывал каждую букву Шепелев. — Свет весь там, а я средь этого железа, — кивнул в сторону завода. — В Москве меня тоже ждет дом на Швивой горке. А в Петербурге… Есть там родственник по супруге Сила Андреевич, полковник отставной лейб-гвардии,

в нонешним годе уволенный со службы по болезни.

— А я слышал, — вспомнил знакомое имя Пушкин. — Сила Андреевич Баташов, как же. У него и проживает ныне Петр Андреевич Вяземский. Ну да, у Прачешного моста.

— Вот как! Мир, как всё говорят, тесен! — посмеялся Дмитрий Дмитриевич.

Опять посмеялись вместе, и среди смеха Александр Сергеевич вспомнил про спор с Вяземским:

— Не знаете, случаем, Дмитрий Дмитриевич, здоров ли Полиньяк?

— Как? — не понял Шепелев.

— Да, вспомнил, что до моей поездки в Нижегородскую губернию поспорил с Петром про переворот во Франции. На бутылку шампанского. Я полагаю, что Полиньяка за то должно приговорить к смерти. А Вяземский, что это не законно и аморально. Ну…

Шепелев пожал плечами, сказав нетвердо:

— Да… Наверняка, уж Луи Филипп посадит его. Франция это не Россия. Не Выкса, ежели хотите… Вы, наверно, про Выксу с её заводами читали у Свиньина. И что-нибудь помните? — вернул Шепелев в Выксу.

— Да… Ну — замялся Александр Сергеевич. — Статью читал несколько лет назад, всё разве упомнишь? Баташовы основатели, рукотворные пруды…

— Покажу я Вам в натуре, будьте покойны! — округлил глаза Шепелев.

— Не знаю… Стоит ли, — не захотел Пушкин. — Далек я от этого. И потом, ведь тороплюсь, Дмитрий Дмитриевич. Невеста ждёт… Я и здесь-то, по большому счёту, чтобы пробиться домой.

— Александр Сергеевич! Два-три дня невеста подождет, целей будет, — развел руками улыбаясь во все усы Шепелев. — У меня для Вас найдется досуг. Библиотека у меня большая, приобрел у Чаадаева — пятнадцать тысяч томов. Извольте. Охота? Пожалуйте. А я, — как-то сердито уже говорил генерал. — Разве Вам герой отечественной войны не интересен?

— Интересны, Дмитрий Дмитриевич, как же, — показно вздыхая, успокаивал поэт.

— Я Вам скрашу здесь эту временную потерю невесты, уж будьте покойны — будут дела!

— Да дела, Дмитрий Дмитриевич, — корчась и глупо улыбаясь говорил Пушкин. — совсем противоположные Вашим планам меня здесь увлечь.

— Успокойте старого гусара, что несколько дней, аккурат до престольного праздника погостите, — настойчиво уговаривал Шепелев. — Тем более, что и для Вашего нелегкого писательского ремесла найдутся темы.

Пушкин вздохнул глубоко, достал платок и прикоснул к губам.

— Да… — спрятал платок, — Дмитрий Дмитриевич, оно, конечно, спасибо… А не слышали ли про моего деда Осипа Ганнибала, имевшего честь служить здесь? — вспомнил Александр Сергеевич.

— Ганнибала? — задумался Дмитрий Дмитриевич. — Это, наверно, при тесте моем Иване Родионовиче? Не знаю… А знаете, кто может знать? — нашелся Шепелев. — Древний Константинов в Решном. Вот он, наверняка и помнит.

— Вот как? — оживился Александр Сергеевич, — А как свидеться с ним?

— Свидетесь, непременно свидетесь. Только сначала…

— Охота!

— Так точно!..

После обеда господа вознамерились выйти в парк и, проходя к выходу на первом этаже, подошли к чудесной винтовой лестнице.