Сказки здравомыслящего насмешника, Нодье Шарль

Сказки здравомыслящего насмешника

на обложку

Нодье Шарль

Шрифт:

— Я знаю о бессмертии ровно столько же, сколько и вы, божественный Манифафа! С тех пор как наша бедная земля начала кружиться по своей узкой орбите, мы все умираем в назначенный час, и у меня есть некоторые основания считать, что так будет продолжаться еще довольно долго. Мне в самом деле сорок пять, не больше и не меньше, с милостивого позволения Вашего Султанского Высочества, а если вы соблаговолите мысленно вычесть из этого срока то время, когда я был младенцем и у меня резались зубы, когда я болел коклюшем, учился ходить, посещал коллеж и Сорбонну, несносно долго болел и спал, дежурил в гвардии и участвовал в военных смотрах, принимал и отдавал визиты, страдал несварением желудка, понапрасну являлся на свидания, слушал публичные чтения, любительские концерты, разговоры литераторов и речи на заседаниях восемнадцати академий, то вы в бесконечной мудрости своей непременно поймете, что на мою долю, как и на долю всех прочих смертных, придется в результате остаток, равный одному-единственному году, и не больше. Клянусь честью главного балагура Священной коллегии придурков, пусть меня разразит гром, если я утаил от вас хотя бы один жалкий час. Что же до дополнительных десяти тысяч лет, о которых мы толкуем, я отдаю их своим биографам даром. Для меня они продлились ровно столько времени, сколько требуется

сердечной мышце, чтобы сократиться, а женщине — чтобы изобрести новый каприз.

— В добрый час, — сказал Манифафа, — а то протяженность твоей истории начинала меня пугать, хоть я и привык читать на сон грядущий все те бредни, что сочиняют сумабезбродские писаки. Продолжай же, балагур!

По властному и решительному знаку Манифафы балагур уселся на корточки и продолжил свой рассказ:

— Итак, в году от Рождества Христова 1833-м [78] — ибо то, о чем я имею честь вам толковать, случилось не вчера — в Париже действовала всемирная миссия совершенствования, членом которой я состоял в силу своей полиматической, политехнической и полиглотической эрудированности, и миссия эта ежедневно принимала дипломированных посланников со всех концов света. Компания сложилась немного разношерстная, но люди все такие ученые, каких, как говорится, сам черт не разберет. Тем не менее однажды туманным зимним вечером, перед тем как взять жетоны на оплату нашего присутствия на заседании [79] , мы пришли к выводу, что довольно затруднительно создавать совершенное общество, не выяснив предварительно, откуда взять совершенного человека, ведь еще перипатетики [80] , да пребудут они в мире, утверждали, что целое есть не что иное, как совокупность частей, о чем божественный Манифафа знает, разумеется, в тысячу раз больше моего, если, конечно, божественный Манифафа еще не спит.

Нодье не включил тексты «Сумабезбродия» и продолжающей его сказки «Левиафан Длинный» в собрание сочинений, выходившее в эти годы у книгопродавца Рандюэля. Поэтому источником для последующих перепечаток уже после смерти автора служила первая журнальная публикация. В ней в этом месте стоит дата 1933, которая повторяется в переизданиях XIX века. Между тем П.-Ж. Кастекс в своем издании 1961 года исправил эту дату на 1833 — что, как представляется, куда более соответствует духу сказки, представляющей собой сатиру на современность.

Такие жетоны раздавались членам разных сообществ, в том числе Французской академии, для того чтобы ученые могли подтвердить свое присутствие на заседании и получить денежное вознаграждение.

Перипатетики (первоначально последователи Аристотеля, с которыми он беседовал, прогуливаясь) нередко служат у Нодье синонимом псевдоученых; в «Истории Богемского короля» (Histoire du roi de Boh^eme. P. 211) их занятия приравнены к разделению волоса на четыре части и определению радиуса обзора кривой улитки.

— Пусть священная летучая мышь навсегда скроет от меня свет своими сумрачными крыльями, — вскричал Сумабезбродий, — если я понял хоть одно жалкое словечко! Постарайся же избавить меня от совокупности перипатетиков и рассказывай дальше!

— Итак, мы решили, что надлежит немедля пуститься на поиски совершенного человека, разузнав сначала, где таковой человек — если он, конечно, существует — мог бы находиться, а затем назначить его главой всемирной миссии и родоначальником возрожденного человечества, которое взрастет вокруг своего прародителя, словно молодая поросль вокруг столетнего дуба.

— Не скромничай, — прервал его Манифафа, — в дубах у вас никогда не было недостатка. Ты, разумеется, не обидишься на эту шутку, хотя она и не слишком изысканна. Но на что вам сдался совершенный человек, раз вы уже превзошли все науки и достигли высшей степени учености, состоящей в том, чтобы не понимать друг друга?

— Мы, — скромно ответствовал Вздорике, — желали усовершенствовать человеческую природу и довершить дело Господа, который щедрою рукою наградил Свои создания бесчисленными способностями, людям же, точно в насмешку, пожаловал всего-навсего пять жалких и ничтожных чувств, а в придачу — вящее издевательство! — добавил ум, служащий исключительно для того, чтобы делать глупости.

— А также, черт подери, чтобы их говорить и печатать, — продолжал Манифафа. — Все это, надо полагать, заставило миссионеров призадуматься?

— Что вы, что вы, Государь! Миссионеры вообще не имели такой привычки. Был у нас один китаец, такой крохотный, что вы бы спокойно могли пропустить его сквозь игольное ушко, а познания у него были под стать росту, так вот, этот мужлан доказывал нам с пеной у рта, что совершенного человека изготовил около четырех тысячелетий назад Зеротоктро-Шах, судьба которого, впрочем, науке неизвестна, не говоря уже о судьбе его изделия [81] .

Как выясняется в самом финале третьей «сказки» этого цикла, Зеротоктро-Шах есть не кто иной, как Зороастр (эллинизированный вариант имени Заратустра) — жрец и пророк, основатель зороастризма, или маздеизма, одной из древнейших мировых религий. Хотя приписываемая Зороастру-Заратустре книга «Зенд-Авеста» была впервые опубликована во французском переводе лишь в 1771 году, легенды о «маге» Зороастре бытовали в Европе гораздо раньше; так, у самого Нодье в библиотеке имелась книга 1558 года «Божественные оракулы Зороастра, древнего греческого философа, изложенные французскими стихами». С легендами о Зороастре связаны и имена собственные, упомянутые в комментируемой сказке чуть ниже: Гистапсом (перс. Виштаспа) звали отца персидского царя Дария I; по сходству имен его нередко смешивали с Виштаспою, царившим в Бактриане, или Бактрии (историческая область, столицей которой был город Бактры на территории нынешнего Северного Афганистана) во времена Зороастра. Мидию, древнее государство на территории нынешнего Ирана, некоторые легенды о Зороастре называют его родиной. Вся история поисков Зеротоктро-Шаха у Нодье — злая пародия на так называемое «восточное Возрождение» — увлечение Востоком как колыбелью мировой

цивилизации, которое началось в Европе, и в частности во Франции, в первой трети XIX века. Отношение Нодье к этому идейному течению внятно выражено в одной из его последних работ — предисловию к изданию «Народных легенд Франции» (Nouvelle biblioth`eque bleue, ou L'egendes populaires de la France, 1842). Нодье начинает статью с издевательского перечисления новейших открытий: оказывается, Синяя Борода окончил коллеж в индийском городе Бенаресе, камешки, которыми отмечал дорогу Мальчик-с-пальчик, были собраны на берегу Ганга, а знаменитая фраза из «Красной Шапочки»: «Дерни за веревочку, дверь и откроется» есть не что иное, как перевод с санскрита. Нодье, вообще большой ценитель древних цивилизаций (поскольку он считал, что в молодости все народы нравственнее и поэтичнее), был, однако, убежден, что французский народ в начале своего развития был ничуть не менее способен к поэтическим вымыслам, чем любой народ Востока; отсюда его ревнивый скепсис по отношению к восточным увлечениям современников.

— Тут я тебе не помощник. Откуда вообще взялась тварь с таким именем?

— Зеротоктро-Шах, о божественный Манифафа, представлял собой, si res parvas licet componere magnis [82] , довольно нелепую помесь манифафы и придурка; жил он во время царя Гистапса и покинул родную Мидию ради того, чтобы просветить Бактриану. Помимо «Зенд-Авесты» [83] и кое-каких других книжонок, он, говорят, сотворил рецепт, по которому любой недоумок мог состряпать то великое детище совершенствования, которое именуется совершенным человеком, — но увы, при перевозке багажа сей бесценный рецепт утонул в чернильнице, и с тех пор о нем не было ни слуху ни духу. Посему нашей миссии не оставалось ничего другого, как понадеяться на память народную и снарядить за государственный счет экспедицию на место происшествия; без сомнения, наше великое предприятие увенчалось бы успехом, не помешай нам одно чрезвычайно досадное обстоятельство. Дело в том, что между двумя нашими заседаниями Бактриана провалилась под землю, а с нею и память о Зеротоктро-Шахе и его рецепте.

Если позволительно сравнивать великое с малым (лат. Вергилий. Георгики. IV, 176).

Книга, опубликованная в 1771 году французским исследователем Анкетилем-Дюперроном по разысканным им в Индии рукописям, носила название «Зенд-Авеста. Сочинение Зороастра, содержащее теологические, физические и моральные идеи сего законодателя, церемонии религиозного культа, им основанного, а равно и некоторые подробности древней истории персов. Перевод на французский с зендского языка» (зендский — устаревшее название авестийского языка, на котором написана «Авеста»).

— Прощай, совершенный человек и совершенствование. Воображаю, какой бледный вид имела всемирная миссия.

— Я уже имел честь докладывать Вашему божественному Султанскому Высочеству, что безупречная миссия никогда не меняла своих решений. Итак, экспедиция из дюжины человек, в числе которых был и я, двинулась в путь, исполненная решимости отыскать Бактриану, пусть даже для этого пришлось бы добраться до центра Земли, куда Бактриана, по всей вероятности, опустилась во время этой чудовищной суматохи, повинуясь закону тяготения.

— Ты открываешь мне глаза, мудрый балагур. Экспедиция направилась к артезианскому колодцу?

— Безграничная проницательность Вашего неизменного августейшего Величества ослепительно гениальна, но мы не были так чудесно проницательны. Мы решили, что, прежде чем осмотреть внутренность Земли, исследуем целиком ее поверхность.

— Превосходно! Итак, вы, подобно простым смертным, уселись в дилижанс. Миссия на большой дороге!

— Как можно, Государь! С тех пор как были построены железные дороги, это каралось смертью [84] .

Если многие современники Нодье видели в техническом прогрессе и, в частности, в строительстве железных дорог повод для оптимизма и даже сами способствовали их внедрению, сам писатель считал увлечение этой и другими техническими новинками смехотворным заблуждением, ибо, сколько ни придумай технических приспособлений, нравственность от этого не улучшится. Те, кто посылает «огненные колесницы по железным колеям», писал он в предисловии к «Народным легендам Франции», желают всего лишь «с большей легкостью подчинять самые отдаленные народы алчности спекуляторов и тщеславию завоевателей» (Nouvelle biblioth`eque bleue, ou L'egendes populaires de la France. P., 1842. P. III).

— Ах да, конечно. Продолжай же, ибо вот уже четверть часа, как я мыслю столь напряженно, что забыл и думать о сне.

— Итак, мы взошли на борт парохода «Прогрессивный» — то был, клянусь честью, прелестный корабль с тремя трубами и сильнейшим давлением в трех котлах; он поспешал так быстро, что если бы мой друг Жаль захотел произвести замеры, то, пожалуй, не успел бы даже взяться за лаг [85] . Мы проплыли, если верить кочегару, около ста восьмидесяти лье, после чего были вынуждены, за неимением другого горючего, бросить в топку мебель, инструменты, личные вещи и даже гидрографические карты, научные труды и дипломы.

Огюст Жаль (1795–1873) — чиновник морского министерства и автор нескольких книг, посвященных мореплаванию; приятель Нодье, один из завсегдатаев его салона в Арсенале.

— С этого надо было начать, — сказал Манифафа.

— В топке разгорелся ясный и яркий огонь, радовавший наши сердца, тем более что главный механик утверждал, будто в свою ахроматическую подзорную трубу уже различает землю (лучше бы этот негодяй приглядывал за предохранительными клапанами!), — и вот этим-то моментом и воспользовались, словно сговорившись, три котла, о которых я имел честь вам докладывать; они взорвались все разом.

— Если не брать в расчет тряску, на которую неровный и капризный ход парового корабля обрекает его пассажиров, в чем я и сам не раз имел случай убедиться, — сказал Манифафа, — надо признаться, Вздорике, что такой способ мореплавания обличает бездну ума в его изобретателе, не говоря уже об удовольствии, которое он сулит тем, кто находится на борту.