Сказки
Шрифт:
– Королевский сад еще далеко не мир, ты, глупышка, - возразила большая Римская Свеча.
– Мир - огромное место, и нужно, по крайней мере, три дня, чтобы целиком осмотреть его.
– Всякое место, которое ты любишь, для тебя - мир!
– задумчиво воскликнуло Огненное Колесо, которое в ранней юности было привязано к старому деревянному ящику и гордилось тем, что у него разбитое сердце.
– Но любовь в наше время не в моде: поэты убили ее. Они так много писали о ней, что все перестали им верить, и меня это нимало не удивляет. Истинная любовь страдает молча. Помню, некогда я само... Но теперь это уже прошло. Романтика - дело минувшего.
– Вздор!
–
– Романтика никогда не умирает. Она подобна луне и вечна, как она. Да вот, взять хоть бы наших жениха с невестой они нежно любят друг друга. Мне все рассказал о них коричневый картонный патрон, который случайно очутился в одном со мной ящике и знал все последние придворные новости.
Но Огненное Колесо качало головой и повторяло: Романтика умерла. Романтика умерла". Оно думало, как и многие, что, если повторять одну и ту же фразу много раз под ряд, она в конце концов станет истиной.
Неожиданно раздался сухой, отрывистый кашель, и все обернулись в ту сторону. Кашель исходил от высокой, надменного вида Ракеты, привязанной к концу длинной палки. Она всегда кашляла перед тем, как сказать что-нибудь, чтобы привлечь внимание.
– Гм, гм, - сказала она, и все насторожили уши, кроме бедного Огненного Колеса, которое продолжало трясти головой и повторяйте: "Романтика умерла".
– К порядку! К порядку!
– крикнул один из Бураков.
Он был в некотором роде политик и всегда играл выдающуюся роль в местных выборах, так что умел кстати ввернуть подходящее парламентское выражение.
– Умерла и не воскреснет, - прошептало Огненное Колесо и заснуло.
Как только водворилась полная тишина, Ракета откашлялась в третий раз и заговорила - медленно и внятно, словно диктуя свои мемуары, и заглядывая через плечо того, кому она их диктовала. Действительно, манеры у нее были изысканные.
– Какое это счастье для королевича, что его женят как раз в тот день, когда решили пустить меня! Право, если б это даже нарочно было подстроено, это не могло бы сложиться удачнее для него, но принцам всегда везет.
– Ах, Ты, Господи!
– пискнула маленькая Шутиха.
– А я думала, что как раз наоборот, - что это нас будут пускать в честь свадьбы Принца.
– Вас - может статься, - ответила Ракета, - я даже не сомневаюсь в этом; но я - другое дело. Я очень замечательная Ракета и происхожу от замечательных родителей. Мать моя была знаменитейшим Огненным Колесом своего времени и славилась своими грациозными танцами. Во время своего большого публичного дебюта она описала в воздухе девятнадцать кругов перед тем, как погаснуть, и каждый раз выбрасывала в воздух семь розовых звездочек. Она имела в диаметре три с половиною фута и была сделана из лучшего пороха. Отец мой был Ракетой, как и я, и французского происхождения. Он взлетел так высоко, что иные боялись, что он и совсем не вернется обратно. Но он все же вернулся, так как натура у него была кроткая и благожелательная, и учинил блестящий спуск, рассыпавшись золотым дождем. Газеты отзывались об его выступлении очень лестно. "Придворная Газета" даже назвала его триумфом пилотехнического искусства.
– Пиротехнического. Вы хотите сказать: пиротехнического, - поправил Бенгальский Огонь.
– Я знаю, что это называется: пиротехнический. Я сам видел это слово написанным на моей коробке.
– А я говорю: пилотехнический, - строгим тоном возразила Ракета; и Бенгальский Огонь почувствовал себя совсем уничтоженным и сейчас же начал задирать маленьких Шутих, чтоб показать, что и он тоже кое-что значит.
– Так
– продолжала Ракета.
– Я говорила... Что, бишь, я такое говорила?
– Вы говорили о себе, - сказала Римская Свеча.
– Ну, разумеется. Я знала, что обсуждала какой-нибудь интересный вопрос в то время, как меня так грубо прервали. Я ненавижу грубость и всякую невоспитанность, так как я чрезвычайно чувствительна. В целом мир нет никого, кто был бы чувствительнее меня - в этом я совершенно уверена.
– А что это значит: быть чувствительным?
– спросил Бурак у Римской Свечи.
– Это значит - наступать людям на ноги потому только, что у вас у самих на ногах мозоли, - шепотом ответила Римская Свеча; и Бурак чуть не лопнул со смеху.
– Нельзя ли узнать, почему вы смеетесь?
– осведомилась Ракета.
– Я не смеюсь.
– Я смеюсь, потому что я счастлив, - ответил Бурак.
– Это очень эгоистично, - сердито возразила Ракета.
– Какое право вы имеете быть счастливым? Вам следовало бы подумать и о других. То есть, собственно говоря обо мне . Я всегда думаю о себе и жду от других того же. Это зовется отзывчивостью. Прекрасная добродетель - и я обладаю ей в высокой степени. Предположим, например, что нынче вечером со мной случилось бы что-нибудь какое это было бы несчастье для всех! Принц и Принцесса никогда уже больше не были бы счастливы; вся их семейная жизнь была бы отравлена; что же касается Короля - я знаю, он не пережил бы этого. Поистине, когда я начинаю размышлять о значительности моей роли, я готова плакать от умиления.
– Если вы хотите доставить удовольствие другим, - вмешалась Римская Свеча, - вам лучше бы остерегаться сырости.
– Конечно!
– воскликнул Бенгальский Огонь, который уже успел оправиться и развеселиться.
– Этого требует простой здравый смысл.
– Простой здравый смысл! Скажите, пожалуйста!
– возмутилась Ракета.
– Вы забываете, что сама-то я вовсе не из простых, что я очень замечательная. Простой здравый смысл доступен каждому, кто только лишен фантазии. Но я не лишена фантазии и я никогда не думаю о вещах, каковы они есть; я всегда представляю их себе совсем иными. Что же до того, чтоб остерегаться сырости, здесь, очевидно, нет ни единой души, способной оценить впечатлительную натуру. К счастью для меня, это мне безразлично. Единственное, что может служить поддержкой в жизни - это сознание, что все остальные несравненно ниже вас, и это чувство я всегда в себе воспитывала. Но вы все здесь какие-то бессердечные. Вот вы все смеетесь и веселитесь, как будто Принц с Принцессой не повенчались только что.
– Но позвольте!
– воскликнул маленький Воздушный Шарик.
– Почему же нам не смеяться? Это чрезвычайно радостное событие, и, когда я взлечу на воздух, я непременно расскажу об этом подробно звездам. Вы увидите, как они будут подмигивать, когда я начну рассказывать им о прелестной невесте.
– Как вы пошло смотрите на жизнь!
– сказала Ракета.
– Впрочем, я ничего иного и не ожидала. Вы пусты и лишены всякого содержания. Как же вы говорите: радостное? А вдруг Принц с Принцессой будут жить в стране, где протекает глубокая река, и вдруг у них будет единственный сын, маленький светловолосый мальчик, с глазами-фиалками, как и у Принца; и вдруг он как-нибудь пойдет гулять со своей нянькой, и нянька заснет под большим кустом бузины, а маленький мальчик упадет в глубокую реку и утонет. Какое страшное несчастье! Бедненькие!
– потерять единственного сына!
– Нет, право, это слишком ужасно. Этого я не перенесу!