СКАЗКИ
Шрифт:
– Прежде ходоки такие были, за мир стояли. Соберется, бывало, ходок, крадучись, в Петербург, а его оттоле по этапу…
– Все-таки прежде хоть насчет Правды лучше было. И старики детям наказывали: «Одолела нас Неправда, надо Правды искать». Батюшко сказывал: «Такое сердце у дедушки Еремея было – так и рвется за мир постоять!» И теперь он на печи изувеченный лежит; в чем душа, а все о Правде твердит! Только нынче его уж не слушают.
– То-то, что легче, говорят, стало – оттого и Еремея не слушают. Кому нынче Правда нужна? И на сходке, и в кабаке – везде нонче легость…
– Прежде господа рвали душу, теперь – мироеды да кабатчики. Во всякой деревне мироед завелся: рвет христианские
– Возьмем хоть бы Василия Игнатьева – какие он себе хоромы на христианскую кровь взбодрил. Крышу-то красную за версту видно; обок лавка, а он стоит в дверях да брюхо об косяк чешет.
– И все к нему с почтением. Старшина приедет – с ним вместе бражничает, долги его прежде казенных податей собирает; становой приедет – тоже у него становится. У него и щи с убоиной, и водка. Летось молодой барин из Питера приезжал – сейчас: «Попросите ко мне Василия Игнатьича!..» – «Ну что, Василий Игнатьич, все ли подобру-поздорову? хорошо ли торгуете?»
– Чайку вместе попьемте… вы, дескать, настоящий добрый русский крестьянин! печетесь о себе, другим пример показываете… И ежели, мол, вам что нужно, так пишите ко мне в Петербург.
– Одворицу note_204 выкупил да надел на семь душ! Совсем из мира увольнился, сам барин.
– А теперь мир ему в ноги кланяется, как придет время подати вносить. Миром ему и сенокос убирают, и хлеб жнут…
– Вот так легость! Нет, ты скажи, где же Правду искать?
note_204
Одворица – участок под избу и хозяйственные постройки.
– У бога она, должно быть. Бог ее на небо взял и не пущает.
Опять смолкли спутники, опять завздыхали. Но Федор верил, что не может этого статься, чтобы Правды не было на свете, и ему не по нраву было, что товарищ его относится к этой вере так легко.
– Нет, я попробую, – сказал он.– Я как приду, так сейчас же к дедушке Еремею схожу. Все у него выспрошу, как он Правду разыскивал.
– А он тебе расскажет, как его в части секли, как по этапу гнали да в Сибирь совсем было собрали, только барин вдруг спохватился: «Определить Еремея лесным сторожем!» И сторожил он барские леса до самой воли, жил в трущобе, и никого не велено было пускать к нему. Нет уж, лучше ты этого дела не замай!
– Никак этого сделать нельзя. Возьми хоть Дуньку: как я приду, сейчас она мне все расскажет… Что ж я столбом, что ли, перед ней стоять буду? Нет, тут и до смертного случая недалеко. Я ему кишки, псу несытому, выпущу!
– Ишь ведь! Все говорил об Правде, а теперь на кишки своротил. Разве это Правда? знаешь ли ты, что за такую Правду с тобой сделают?
– И пущай делают. По-твоему, значит, так и оставить. «Приходите, мол, Егор Петрович: моя Дунька завсегда…» Нет, это надо оставить! Сыщу я Правду, сыщу!
– Ах ты, жарынь какая! – молвил Иван, чтобы переменить разговор.– Скоро, поди, столб будет, а там деревнюшка. Туда, что ли, полдничать пойдем или в поле отдохнем?
Но Федор не мог уж угомониться и все бормотал: «Сыщу я Правду, сыщу!»
– А я так думаю, что ничего ты не сыщешь, потому что нет Правды для нас: время, вишь, не наступило! – сказал Иван.– Ты лучше подумай, на какие деньги хлеба искупить, чтобы до нового есть было что.
– К тому же Василию Игнатьеву пойдем, в ноги поклонимся! – угрюмо ответил Федор.
– И то придется; да десятину сенокоса ему за подожданье уберем! Батюшко, пожалуй, скажет: «Чем на платки жене да на кушаки третью пятишницу тратить, лучше бы на хлеб ее сберег».
– Терпим
– Намеднись начетчик один в Москве говорил мне: «Правда – у нас в сердцах. Живите по правде – и вам, и всем хорошо будет».
– Сыт, должно быть, этот начетчик, оттого и мелет.
– А может, и господа набаловали. Простой, дескать, мужик, а какие речи говорит! Ему-то хорошо, так он и забыл, что другим больно.
В это время навстречу путникам мелькнул полусгнивший верстовой столб, на котором едва можно было прочитать: «От Москвы 18. от станции Рудаки 3 версты».
– Что ж, в поле отдохнем? – спросил Иван.– Вон и стожок близко.
– Известно, в поле, а то где ж? в деревне, что ли, харчиться? Товарищи свернули с дороги и сели под тенью старого, накренившегося стога.
– Есть же люди, – заметил, Иван, снимая лапти, – у которых еще старое сено осталось. У нас и солому-то с крыш по весне коровы приели.
Начали полдничать: добыли воды да хлеб из мешков вынули – вот и еда готова. Потом вытащили из стога по охапке сена и улеглись.
– Смотри, Федя, – молвил Иван, укладываясь и позевывая, – во все стороны сколько простору! Всем место есть, а нам…
БОГАТЫРЬ *
В некотором царстве Богатырь родился. Баба-яга его родила note_206 , вспоила, вскормила, выходила, и когда он с коломенскую версту вырос, сама на покой в пустыню ушла, а его пустила на все четыре стороны: «Иди, Богатырь, совершай подвиги!»
БОГАТЫРЬ
note_206
Баба-яга его родила…– В салтыковской сатире, как и в фольклоре, баба-яга олицетворяет стихию зла. Таким образом, начальные слова сказки прямо указывают на то, что образ богатыря воплощает силу, враждебную народу (см.: Баранов С. Ф. Великий русский сатирик М. Е. Салтыков-Щедрин. Иркутск, 1950. С. 28).
note_206
Баба-яга его родила…– В салтыковской сатире, как и в фольклоре, баба-яга олицетворяет стихию зла. Таким образом, начальные слова сказки прямо указывают на то, что образ богатыря воплощает силу, враждебную народу (см.: Баранов С. Ф. Великий русский сатирик М. Е. Салтыков-Щедрин. Иркутск, 1950. С. 28).
Разумеется, прежде всего Богатырь в лес ударился; видит, один дуб стоит – он его с корнем вырвал; видит, другой стоит – он его кулаком пополам перешиб; видит, третий стоит, и в нем дупло – залез Богатырь в дупло и заснул.
Застонала мать зеленая дубровушка от храпов его перекатистых; побежали из лесу звери лютые, полетели птицы пернатые; сам леший так испугался, что взял в охапку лешачиху с лешачатами – и был таков.
Пошла слава про Богатыря по всей земле. И свои, и чужие, и други, и супостаты не надивятся на него: свои боятся вообще потому, что ежели не бояться, то каким же образом жить? А, сверх того, и надежда есть: беспременно Богатырь для того в дупло залег, чтоб еще больше во сне сил набраться: «Вот ужо проснется наш Богатырь и нас перед всем миром воспрославит». Чужие, в свой черед, опасаются: «Слышь, мол, какой стон по земле пошел – никак, в „оной“ земле Богатырь родился! Как бы он нам звону не задал, когда проснется!»