Сказочная фантастика
Шрифт:
Но Корнуэлл был непреклонен.
— Крест — не оскорбление, — сказал он. — А как насчет того, что в нас швыряют отрезанную голову? Что-то непохоже, чтобы нас оставили в покое. Голова эта принадлежала человеку и, скорее всего, христианину. А он как минимум, заслуживал заупокойной молитвы и креста над могилой, вот мы и исполнили свой долг перед ним.
— Тебе не кажется, — спросил Джиб, — что это мог быть один из людей Беккета?
— Вполне возможно, — сказал Корнуэлл. — После истории с гостиницей мы не слышали о них. Не знаем даже, пересекли они уже границу или нет, но любой человек здесь, скорее всего, относится
— Ты упрощаешь, — возразил Снивли. — В Затерянных Землях никто не симпатизирует людям.
— Если не считать этой отрезанной головы, — заметил Корнуэлл, — они ничего не предпринимают против нас.
— Дай им только время, — ответил Снивли.
— Кроме того, необходимо учитывать, — сказал Оливер, — что вы единственные люди среди нас. Возможно, нам нечего рассчитывать на снисхождение, а уж вам…
— Но с нами Мэри, — сказал Хэл.
— Да, Мэри еще ребенком жила здесь, и кроме того, не забывай о роге, который какой-то глупый единорог всадил в дерево.
— Мы не армия завоевателей, — сказал Джиб. — Мы просто группа совершенно безобидных… ну, странников, что ли. У них нет никаких причин опасаться нас.
— Но мы имеем в виду не страх, — сказал Снивли. — Это, скорее, ненависть. Ненависть, пронесенная через столетия, глубоко укоренившаяся здесь ненависть.
Корнуэлл прикорнул. Каждый раз, когда он засыпал, им овладевали бесконечные кошмары, и он снова и снова видел перед собой голову или, точнее, то, что от нее осталось. Это была чудовищная карикатура на голову человека, с застывшим выражением ужаса на лице. Он отбрасывал одеяло и вскакивал, весь в поту от страха. Постепенно он приходил в себя, снова укладывался, засыпал и явственней явственного видел голову: вот она подкатывается к огню, подкатывается так близко, что искры опаляют бороду и волосы, и на коже остаются пятна ожогов. Глаза широко открыты и напоминают куски тусклого камня. Рот и все лицо так искорежены, словно две могучие волосатые руки скручивали голову с шеи. Оскаленные зубы поблескивают в пламени костра, и из угла перекошенного рта тянется засохшая струйка крови, исчезая в бороде.
К утру, вконец измученный, Марк провалился в такой глубокий сон, что даже видение головы не могло его разбудить. Когда Оливер наконец поднял его, завтрак был уже готов. Марк изо всех сил старался проглотить хоть что-нибудь, но это ему не очень-то удавалось, потому что перед его глазами стоял грубо нацарапанный на плоской поверхности валуна крест. Разговаривать никому не хотелось, и, торопливо оседлав коней, они двинулись в путь.
Тропа, по которой они ехали, продолжала оставаться лесной тропкой, она нигде не расширялась, ничем не напоминая приличную дорогу. Плато становилось просторнее, и обретало все более дикий характер: оно было изрезано глубокими расщелинами и изборождено хребтами: тропа, огибая хребты, спускалась в узкие тенистые долинки, заваленные камнями, а оттуда меж толстых стволов сосен и высящихся валунов продиралась на вершину холмов, чтобы снова нырнуть в следующее ущелье. Здесь царило неколебимое спокойствие, которое не хотелось нарушать даже шепотом, тем более, что было трудно понять, чего пугался человек: то ли звука собственного голоса, то ли топота копыт, который мог вспугнуть кого-то, кто следовал за тобой по
Молча, не договариваясь, они решили не останавливаться на полуденную стоянку.
День уже давно перешел на вторую половину, когда Хэл, обогнав остальных, подъехал к Корнуэллу, возглавлявшему шествие.
— Взгляни-ка туда, — попросил Хэл, показывая на узкую полоску неба, которая показывалась меж мощных стволов деревьев, загораживавших все пространство над головой.
Корнуэлл поднял голову.
— Ничего не вижу. Ну, тучи плывут. Птицы летают.
— И я за ними наблюдаю, — сказал Хэл. — Они слетаются сюда. Скоро их тут будет целая стая. Это стервятники. Они видят какую-то падаль.
— Может, корова.
— Откуда здесь коровы? Ты что, видел фермы?
— Значит, олень. Или, может, мышь.
— Больше, чем мышь, — сказал Хэл. — И больше, чем олень. Если так много стервятников, значит смерть тут изрядно поработала.
Корнуэлл натянул поводья.
— К чему ты клонишь? — спросил он.
— Та голова, — напомнил Хэл. — Она же ведь откуда-то взялась. Тропа ведет к другому ущелью. Там Можно было устроить прекрасную засаду. И никто бы оттуда не вырвался.
— Но мы же убедились, что Беккет не пошел этим путем, — ответил Корнуэлл. — Эта милая компания не проходила мимо башни. Мы не заметили ни следа, ни отпечатка копыт, ни кострищ. Если бы там была засада…
— Я ничего не знаю ни о засаде, ни о компании Беккета, — уточнил Хэл. — Но я знаю повадки стервятников; их там слишком много.
Оливер и Снивли подъехали к Хэлу.
— В чем дело? — спросил Оливер. — Что-то не так?
— Стервятники, — ответил Хэл.
— Не вижу никаких стервятников.
— Вон те пятнышки в небе.
— Ну и что? — задал теперь вопрос Корнуэлл. — Они там, и ладно. Значит, какая-то падаль. Снивли, я хотел бы поговорить с тобой. Прошлой ночью, как раз перед тем, как кинули голову, были такие звуки…
— Это Темный Волынщик, — пояснил Снивли. — Я тебе рассказывал о нем.
— Да, теперь я припоминаю. Ты мне в самом деле рассказывал. Но с тех пор так много всего случилось Так кто же он, Темный Волынщик?
— Никто толком не знает, — слегка передернувшись, сказал Снивли. — И никто его никогда не видел. Слыхали его, это да. Но не очень часто. Порой о нем не слышно годами. Он предвестник беды. И играет только тогда, когда ожидается какое-то темное дело…
— Брось свои загадки. Что это за темные дела?
— Вот голова, например, — напомнил Хэл.
— Не только голова, — запротестовал Снивли. — Еще хуже.
— Не понимаю. Что за темные дела? Кто попадет в беду? — спросил Корнуэлл.
— Не знаю, — ответил Снивли. — И никто не знает.
— Что-то знакомое почудилось мне в этом свисте, — сказал Оливер. — Я старался припомнить, но никак не мог ухватить толком. Свист был таким страшным, что мне показалось, будто я схожу с ума. Но сейчас, пока мы ехали верхами, я вспомнил. Хотя бы кое-что. Пару тактов. Они из старинной песни. Я обнаружил ее ноты в одном из свитков в Вайалусинге. Там как раз были эти такты. Им отроду, говорилось в свитке, тысячи две лет. Может, это самая старая песня на Земле. Но я не представляю, откуда человек, который писал этот свиток, мог знать…