Сказочник

Орбенина Наталия

Горшечников ахнул и тотчас же испуганно прикрыл рот ладонью. Нелидов вскинулся и покраснел.

– Сударь, вы забываетесь! Леонтий всю жизнь был мне другом. Верным другом, братом, и не более того, ничего такого, на что вы намекаете! Конечно, в училище правоведения мы проводили целые дни и ночи вместе, чего только не бывает между мальчишками. Невинные глупые шалости! Нет, не смейте мазать грязью наш братский союз!

– Да, училище правоведения славится особыми нравами среди своих воспитанников, это известное дело, – заметил Сердюков. – Но я думаю, детская привязанность впоследствии переросла в более сильное чувство, во всяком случае у одного из вас. Не так ли, Леонтий Михайлович, я правильно излагаю суть проблемы?

Рандлевский вздрогнул.

– Благодарю вас, господин следователь, что вы огульно не записали меня в ряды грязных извращенцев, которые гуляют в Зоологическом, Александровском и в Катькином саду

и назначают друг другу встречи в ближайшем ватерклозете. Я не любитель гимназистов и кантонистов. Я вообще никого не люблю, кроме тебя, мой Феликс! – Рандлевский вскинул подбородок, и взор его устремился на Нелидова. – И ты знаешь об этом. Но ты всегда упорно гнал от себя мысль, что только я, только я могу любить тебя так, как никто. Разве эти глупые куклы в юбках способны понять твою глубокую натуру, твою истинную красоту, всю глубину твоей души? О нет! Все женщины недалеки и эгоистичны. Они не предназначены для высокого полета души! Вы правы, господин Сердюков. Я остался один на один со своими чувствами. Феликса пугали мои переживания, как пугает бездонный колодец. Он бежал от меня, но он бежал и от себя заодно, прятался в Грушевке, а потом в Германии. Я был близок к отчаянию, к безумию, я не находил себе места от любви и страсти, а потом и от ревности, когда узнал, что он все же предпочел мне ту женщину, Грету. Ноги сами понесли меня в Германию. И там меня ожидало еще одно потрясение. Творчество Феликса! Оно стало для меня Библией. Феликс уподобился Божеству в моем сознании, да простит меня Создатель!

Я вовсе не собирался убивать несчастную Грету, она не виновата, что оказалась на моем пути. Случай подсказал мне способ извести ее. Она не могла съесть кусочек мяса за обедом, ее стошнило. Что ж, так бывает с дамами в положении. Когда на другой день я без цели бродил по городу и рассматривал книжные лавки, мне попалось на глаза странное издание. Гравюры с изображением бойни. Автор весьма живописно рассказывал о способах умерщвления животных, которые попадают к нам на стол. Для натур, склонных к повышенной чувствительности, книга сия – прекрасный способ отбить охоту и к аппетитным котлетам, и к сочному бифштексу, да к чему угодно, изготовляемому из мяса. А если еще и с кровью, как требовал доктор для фрау Греты! Куска ко рту не поднесешь, вспоминая жуткие натуралистические картинки. Я купил эту книгу и незаметно отнес ее фрау Грете в комнату. Я совершал все это по наитию, я совершенно не предполагал, что это окажет на впечатлительную женщину такое действие. И когда уже в Петербурге я узнал о ее смерти, то, вправду сказать, очень удивился.

– Я помню эту книгу, – пролепетал Нелидов, – я и родители Греты, мы никак не могли понять, откуда она взялась!

– А дальше все было еще проще! – воодушевился рассказчик, словно речь шла не об убийстве, а об интересном приключении. – Я надеялся, что горе потери надолго убьет в моем бесценном друге желание связать свою жизнь с женщиной. И каково было мое разочарование, моя досада, когда я узнал о его женитьбе на следующей фрау. Фрида, конечно, была милашка, но я не мог допустить ее торжества. В ту пору Феликс написал «Русалку». И именно тогда мне пришла в голову дьявольская мысль связать смерть Греты с новеллой «Женщина-корова», а грядущую смерть Фриды привязать к «Русалке», тем более что она сама так и просилась на подобный исход. Не составило великого труда поднырнуть незаметно и крепко держать ее за ноги, пока она не утонула. Ну а потом намотать на шею и ноги кучу водорослей – и готово!

– Это какая-то чудовищная ложь, мистификация! Ты наговариваешь на себя, ты сочиняешь! – закричал Нелидов и закрыл уши ладонями.

Рандлевский улыбнулся улыбкой Мефистофеля.

– И тогда же я внушил Феликсу мысль о связи его творчества со смертями его жен. Я хотел породить в его душе мистический ужас, чтобы поселившийся страх навечно развел бы его с женским родом. Но поди-ка ты! Именно этот страх и заставил его жениться в третий раз, на Саломее! Не любовь, а именно страх стать источником страданий и, опять же, гибели женщины, повинной только в том, что страстно любит! Ну что тут сделаешь? В этом случае мне пришлось потрудиться, подумать, и как славно поначалу все выходило! – Рандлевский самодовольно улыбнулся. – Нашлась глупая, бездарная, вульгарная, пошлая Изабелла, главным талантом которой была неуемная жажда жизни, желание жить богато во что бы то ни стало и обязательно за счет кого-нибудь. Она вела себя так, как я рассчитывал, а именно пыталась получить в любовники всех достойных людей в театре. В конечном итоге Белла успокоилась Толкушиным, но до этого она сделала свое дело. Породила чудовищную ревность со стороны несчастной Саломеи, которая просто потеряла голову и чувство реальности. Тут надо уметь вовремя разбросать по углам намеки, недомолвки, догадки, укрепить подозрениями, присолить отчаянием.

И все, блюдо готово. В один прекрасный день она сама видела, как ее супруг поехал в одной карете с Беллой, хотя должен был ехать из театра ко мне, о чем Феликс и оповестил жену. Но я-то к тому моменту был в театре, стоял буквально у Саломеи за спиной, и когда она увидела меня, выплеснула на меня свои подозрения, я не посчитал нужным выгораживать тебя, Феликс, хоть ты и не подозревал о своей якобы совершаемой измене. К чему? Мне было очевидно, что ревнивица дошла до критического состояния своего ума, и я не ошибся. Я только слегка направил движение ее мыслей в выборе способа сведения счетов с жизнью, выразил беспокойство. Мол, пусть не переживает очень сильно об измене мужа, а то, упаси Бог, опять придет в голову мысль вскочить на подоконник!

Что же касается самой Беллы, то тут, господин следователь, надо отдать вам должное, вы удивительным образом все угадали. Я искал Феликса. Он не пришел ко мне утром. Я поехал к Кобцевой и, поднимаясь по лестнице, услышал весь разговор у открытой двери. Я действительно стоял на площадке внизу, и брошенный окурок – мой, хоть и не пристало воспитанным людям разбрасываться окурками. Остальное все так и было. Я похитил ключ из кармана. Я заказал букет, и я открыл дверь в ту роковую для нее ночь. Спросите зачем?

А почему Феликс не рассказал мне об этом разговоре с Беллой и о том, что она желает стать его возлюбленной? Почему он скрыл? Ведь он и о женитьбах своих мне никогда не рассказывал, значит, как я заподозрил, это будет новая пассия, снова женщина на моем пути! Этого я не мог вынести, пережить соперничество с этой дурочкой, которая даже не в состоянии оценить масштаб личности, понять, кто перед нею, что за человек, что за талант, что за трепетная душа! Для нее он просто более молодой любовник, и все! Вместо старого, надоевшего. Мне неприятно вспоминать о том, что произошло в этой темной квартире. Я был в таком безумии, подозревая, что Феликс снова меня променял на женщину, да еще на какую ничтожную! И еще большее безумие охватило меня после, когда я понял, что своими руками убил свое детище, свой театр, и притом зря, потому как враг оказался совсем в ином обличье! В обличье очередной курицы, синего чулка, этой провинциальной учительши!

– Не смейте оскорблять мою жену, – просипел Горшечников, но его голоса никто не услышал. Нелидов замер, как статуя, его глаза остановились и округлились от ужаса. Рандлевский же продолжал:

– С превеликим трудом я нашел беглецов. Я полагаю, что Феликс не зря скрывался от всего мира. Ты от меня бежал, мой друг, не понимая, что тебя гонит. Но я бы все равно нашел вас, друзья мои. Рано или поздно. Всегда есть люди, которые не со зла или от незнания, а от глупости тебе помогут. Я частенько навещал дом Толкушиных, а как же, надобно же поддержать Ангелину Петровну, когда муж ее в тюрьме! – Рандлевский хмыкнул. – Госпожа Толкушина случайно обмолвилась, что ее любимая подруга Алтухова теперь живет с господином Нелидовым, покинула мужа после трех месяцев семейной жизни. А потом мне помог вот этот достойный господин. Он-то и дал мне знать, что любовники находятся в Грушевке.

– Это черт знает что! – взвизгнул Горшечников, который уже не мог сидеть молча, он весь изнывал, слушая рассказ злоумышленника. – Это просто Содом и Гоморра!

– Помолчите, убогая душонка! Вам, человеку со скудным воображением и куцыми чувствами, не помешает получить урок подлинных страстей, достойных Рима! – зарычал на Горшечникова Рандлевский. Тот что-то еще пискнул и затравленно умолк.

– Осталось немного, господа. Я полистал рукописи и понял, что теперь настанет черед «Ледяной девы». Да и что бы вы придумали при таких-то морозах? Уговорить мадам встать на коньки не составляло труда, так же просто было заманить ее на пруд, к прорубленной за две ночи проруби. Надо было только упорно отговаривать ее идти туда. А уж она сама, сама из духа противоречия, из неприязни ко мне побежала. Побежала навстречу своей погибели, голубка. Да только этот проклятый калека, черт его подери, испортил такой чудесный план! Я бы ему и вторую ногу оторвал! А руку-то я действительно обморозил, ломом так орудовал, что сразу и не приметил! – Рандлев-ский слегка отодвинулся от стены. Сердюков насторожился.

– Леонтий! Я не верю ни одному твоему слову! Все это чудовищная ложь! Я знаю, наши чувства друг к другу действительно велики. Но ты не мог, не мог носить в себе столько лет это зло, зло от любви ко мне! Брат мой! Скажи, что все это выдумки, что ты все придумал! Ты болен, болен. Леонтий! Я спасу тебя, я вылечу тебя, я никогда не покину тебя! – Нелидов, ставший снова бледно-зеленоватого цвета, привстал из-за стола и протянул руки к Рандлевскому.

– Поздно! Друг мой, поздно! Если бы я услышал эти слова ранее! – В голосе Рандлевского слышалось неподдельное отчаяние. – Отчего ты не желал понять меня ранее? Ты вынудил меня создать этот страх!