Сказочное наказание
Шрифт:
— Тот человек, что запер Алену на даче, — отец шофера. Он стрелял в тебя из дробовика, на который у него нет разрешения, — сказал милиционер, когда я кончил.
— Вот видите, оба они мерзавцы, — резко заключил я.
— Отложим такие выводы на потом, когда все выяснится, — заметил с укоризной ротмистр. — Что касается Кроца, то хорошо бы найти какую-нибудь зацепку. Будь у него совесть чиста, он не стал бы утверждать, что вообще не знаком с Томашковой. А ты уверен, что это не мог быть никто другой? Ночью трудно разглядеть лицо.
— Так
Еничек кивнул, но тут же нахмурился:
— Прекрасно, но как это ему доказать?
Не успел он договорить, как на втором этаже что-то стукнуло об пол. Черт, осенило меня, я ведь забыл о «реставраторше»! Счеты с детдомовцами поглотили меня настолько, что шельма художница просто выпала у меня из памяти. Должно быть, физиономия моя в эту минуту просияла, как лампион, потому что ротмистр Еничек спросил:
— Чего это ты так злорадно ухмыляешься?
— Есть свидетельница! — завопил я. — Самая лучшая, какую только можно пожелать, — мнимая реставраторша!
— Ты имеешь в виду Томашкову? — скептически отнесся к моему ликованию милиционер. — Да кто ее знает, где она теперь. Нужно будет поискать в Рыбницах. Только она может нам кое-что прояснить, тут ты прав. А если мы не найдем ее у тетки?
— И напрасно бы проискали, товарищ ротмистр. Она у меня здесь заперта, в замке, — важно заявил я и показал пальцем на потолок.
Блюститель порядка удивленно поднял глаза кверху, готовясь задать вопрос. Но прежде чем он успел открыть рот, я обрушил на него рассказ о всех утренних происшествиях и испытал чувство необыкновенного подъема, когда увидел, что после каждой фразы у него все шире и шире раскрываются глаза.
— Чертов мальчишка, и везет же тебе на удивительные происшествия! — отвел душу ротмистр и поднялся из-за стола. — Мы сходим к ней сейчас же.
И мы пошли.
19. У профессора Никодима есть внучка, а пан Гибш никакой не космонавт
Встреча художницы Томашковой с шофером министерской «Татры», который ни в чем не признавался, получилась прямо как в настоящем детективе. Когда Станда привел его в комнату, где ротмистр производил дознание, «реставраторша» стремительно вскочила со стула, обрадованно воскликнув:
— Гонза, и ты здесь?
Тут ротмистр Еничек, развалившись на графской кушетке, очень любезно произнес:
— Что вы на это скажете, пан Кроц?
С досадой махнув рукой, шофер опустился на пододвинутый стул.
— Я вижу, отпираться не имеет смысла, — сказал он, глядя в пол, но предназначалась эта реплика милиционеру.
Тот, усмехаясь, с ним согласился:
— Совершенно верно, уважаемый, это и впрямь смысла не
— Вы, наверное, и без меня уже все знаете от Марты… эээ… от барышни Томашковой.
— Мы с удовольствием выслушаем еще разок, правда, Лойзик? — сказал ротмистр, хотя мнимая реставраторша нам вообще еще ничего не рассказывала.
— Может быть, мальчика следует удалить, пан… эээ… поручик. Не принято, чтобы дети присутствовали на допросе.
— Разве? — удивился милиционер. — Наверное, это вам известно по какому-то прошлому опыту? Однако здесь я решаю, кому уйти, а кому остаться, ясно? Этот молодой человек является важным свидетелем по вашему делу, примите это, пожалуйста, к сведению. Договорились?
— Да как вам будет угодно, — пошел на попятную министерский шофер и приготовился рассказывать.
Из его показаний следовало, что с барышней Томашковой они знакомы уже давно. Барышня получила от профессора Никодима задание ехать в замок, вот он и взял отпуск — они хотели встречаться здесь. Но отец шофера, владелец дачи, не хотел, чтобы его сын приводил барышню к себе, поэтому они встречались только изредка — в замок пан Кроц приходить не решался.
Ротмистр Еничек слушал эти небылицы, и улыбка не сходила с его лица. Когда шофер кончил, он добродушно спросил:
— Ни о какой картине вы, само собой, понятия не имеете и с этим паном, который тоже выдает себя за реставратора, разумеется, не знакомы?
— Вы имеете в виду профессора Гибша? — уточнил шофер. — Разумеется, знаком. В каникулы, когда нет занятий в академии, он работает в нашей галерее.
— Это уже кое-что, — воскликнул милиционер с наигранной веселостью. — Но в сговоре вы, конечно, не были?
— В сговоре? — удивился пан Кроц. — О чем нам было сговариваться?
Ротмистр скрестил на груди руки и напустил на себя серьезность.
— Ну конечно, о Тициане, пан Кроц. О чем же еще? Разве не так?
Шофер вскочил со стула и громко заявил протест против обвинения в краже картины.
Художница Томашкова внимательно следила за разговором, несколько раз поднимала руку и приоткрывала рот, прося слова. Но блюститель порядка то ли не придавал этому значения, то ли играл у нее на нервах, как это пишут в некоторых уголовных романах.
Когда же шофер с жаром выкрикнул, что не допустит, чтобы пан… эээ… поручик делал из него вора, она встала и заявила:
— Мне уже терять нечего, товарищ милиционер. Сейчас я вам расскажу, как все было на самом деле.
— Вот и славно! — обрадовался ротмистр Еничек и погрозил пальцем шоферу, который строил барышне Томашковой предупреждающие гримасы.
— Пусть барышня реставраторша говорит, пан Кроц. Может, что-нибудь новенькое узнаем. — Он запнулся и подал мне знак рукой. — Эй, Лойза, сбегай в гостиную за вторым «реставратором», пусть он тоже послушает, что нам поведает сейчас барышня. Его это, несомненно, заинтересует.