Скелет в шкафу художника
Шрифт:
— Ладно, — ответила я. — Давай разведемся!
Он отвернулся от меня, прикурил новую сигарету от докуренной до фильтра предыдущей и разъяснил мне кое-что, чего в расчет я никогда раньше не принимала:
— Ты же понимаешь, что я не могу! Мне надо писать, работать каждый день. Ты же понимаешь, что иначе я не выживу. Сейчас у меня нет денег даже на еду, а мне надо покупать краски, кисти, багеты и прочее. Мне надо одеваться, в конце концов. Но у меня нет ни гроша! То есть как только я разведусь с тобой, то не буду иметь ни гроша. А через неделю мне надо в Питер, там хотят посмотреть несколько моих работ. Мне нужны деньги на поездку.
— Ты говоришь
— А о чем же еще? Это твой папенька учудил: кто затевает развод, тот остается без денег. Ты можешь перетрахать весь Гродин, но я с тобой не разведусь! Если хочешь, подай на развод сама. Тогда я буду просто счастлив: без тебя, суки, и с деньгами!
— Так ты женился на мне из-за денег? А твоя мамаша не знает этого?
— Моя мама — святая. Я не могу рассказать ей правду, она будет просто убита. А ты, шалава, рано или поздно сдохнешь от СПИДа, и тогда я буду свободен.
— И богат!
— И богат, и знаменит, и счастлив! Все равно дождусь этого.
Глава 2
И вот уже пару лет я жила совсем другой жизнью. Главная моя забота была теперь — это чтобы Тимур знал, с кем, чем и как именно я занималась. Как бы ни был хорош мужчина, как бы все замечательно ни складывалось между нами, но если он никак не связан с моим мужем, я никогда не оказываюсь с ним в постели. Другое дело, если он знаком с Тимуром, если он, скажем, критик, организатор экспозиции, владелец художественного салона или тоже художник! Я буду не я, если ему будет нечего вспомнить в связи с фамилией моего благоверного. Увидев подпись под картиной «Багров», он обязательно скажет:
— А не с его ли женой я…
И чем грязнее будет его воспоминание, тем лучше выполнена моя работа. Возвращаясь после очередного подвига, я приходила в студию Тимура и рассказывала ему о новом своем похождении. Обычно он говорил сквозь зубы что-то вроде:
— Шлюха проклятая!
И я удалялась с чувством гадостного удовлетворения, какое бывает после того, как раздавишь таракана на кухне. Помню, как сначала, раньше, плакала от слов Тимура, надеясь слезами смыть вонючую слизь разврата. Но чего же я хотела?! Наверное, хотела, чтобы он сказал лишь один раз: «Прекрати!» — и я бы прекратила. Помню, что иногда этот образ жизни становился буквально невыносим. Постепенно, однако, ко всему привыкаешь! Я стала разборчивее в мужчинах, опытнее, стала лучше понимать, как извлечь из отвращения удовольствие, и иногда оставалась вполне довольна приключением. И вообще, стала относиться ко всему легко, с улыбочкой. Ничто не заслуживает серьезного отношения в жизни. Буквально — ничто!
Пару раз я ходила по краю пропасти, на грани срыва, когда духовная пустота могла реально заманить меня в ловушку настоящих чувств. С этим бороться было труднее всего. Но я придумала правило как раз для таких случаев: чем лучше мужчина, тем меньше я с ним встречаюсь. С самыми лучшими — однажды, с отстойными кретинами — раз десять, не меньше. Часто Тимур, до которого к третьему-пятому свиданию уже доходила полная информация обо мне и моем новом любовнике, высказывался, скрывая язвительностью горечь:
— Это убоище в твоем вкусе? Так и знал! Чертова проститутка!
— Подай на развод, — советовала я.
Но он не собирался разводиться. Более того, мы иногда спали в одной спальне. Это тоже было условием нашего безбедного существования.
Мой отец — довольно
Но мало того, кроме бизнеса, у отца была еще весьма крупная сумма денег. Это был неприкосновенный фонд, который хранился в швейцарском банке, регулярно принося проценты, на которые мы с Тимуром, собственно, и жили. По условиям брачного контракта, изобретенного действительно моим папашей, ни я, ни Тимур не имели права изъять свои денежки из банка по отдельности. Только вместе и только в случае особых обстоятельств, перечню которых в брачном договоре посвящалась отдельная глава. И спать мы должны были вместе. Но тут нас никто неволить не смог бы все равно! Ну кто проверит, спим мы вместе или нет?
Папе казалось, что он нашел способ зацементировать навечно мое замужество и тем самым гарантировать мне счастливую семейную жизнь. Он был удивительный человек и ужасный оптимист, мой родной папа! Он искренне верил в единственную любовь и полагал расставание с любимыми самым огромным из возможных несчастий. Поэтому жемчужиной брачного соглашения стал упомянутый Тимуром пункт договора, по которому инициатор развода теряет все деньги. Папа доверял мне, полагая, что его доченька не может влюбиться в негодяя. Другое дело, что его адвокат, по-видимому, был либо дурак, либо растяпа и не подсказал своему клиенту явную возможность ловушки для Вари. В любом случае контракт существовал и мы с мужем соблюдали его условия. Как могли…
Мне очень не хотелось разочаровывать папу сообщением о крахе его иллюзий. Мы и так не слишком давно обрели друг друга. Поэтому, когда папа приезжал в Гродин или мы с мужем бывали в Москве, приходилось делить ложе друг с другом.
Тимур тоже прилично изменился за время моих похождений. Только, в отличие от своей жены, — к лучшему. Постепенно он становился модным художником. Ему почти удалось пробиться здесь, в провинции, среди местных гениев, своими силами и своим трудом. Не хватало только постоянной экспозиции в центральном выставочном центре и поддержки местных художественных зубров. Для достижения этих целей Тимуру опять мог пригодиться мой папа.
Вообще-то в Гродине больше не было художников-концептуалистов, кроме Тимура Багрова. И он был талантлив, это правда.
Тимур, от бога, был отличным рисовальщиком. В годы учебы в Гродинском художественном училище Багров частенько сиживал в выходные дни в местах народных гуляний и рисовал за десятку всем желающим карандашные портреты на листе ватмана. Маленький, но стабильный заработок для студента. Обычно такие портреты имеют весьма отдаленное сходство с оригиналом, но Тимур добивался почти фотографического качества. Его пейзажи, сделанные в ту же пору, были удивительны! В них жила душа, они словно бы дышали. На его холстах шумели деревья, текли реки, сияло чистое небо, проливались весенние дожди. Единственно, чего не было в творчестве Багрова в тот период, по мнению критиков и коллег, так это особого стиля, самовыражения, личностного взгляда. Не было в его работах только его самого. Он думал так же, коря себя за недостаток оригинальной идеи, своего видения, концепции.