Скелет в шкафу
Шрифт:
В этот момент ее размышления были прерваны появлением Кримца, который предложил свою помощь.
– Возьми поднос с чашками, а я прихвачу конфеты.
Пока пили кофе, подвели итог.
– Как мы будем себя вести? – Нервный Зеленевич задал вопрос, ответ на который был очевиден.
– Павлик! Возблагодарим дьявола, уничтожившего этого демона – Топчия-младшего! – Владимир Кримец говорил, как обычно, высокопарно, но по сути. – Однако никто и никогда не услышит от нас, что мы были заинтересованы в смерти маленького негодяя. Нельзя портить отношения с Аркадием, ни в коем случае!
– Володя прав. Для нас это единственная неуязвимая позиция, – согласилась Юлия и предложила тост: – Кем бы ни был тот, кто избавил нас от шантажиста, пусть его никогда не найдут!
Все чокнулись
– Теперь о главном. У гаденыша явно остался архив, где хранятся флешки с записями! Но Юрий Запорожец сидит в КПЗ, узнать у него сейчас ничего нельзя! Где могут быть спрятаны эти материалы? Пока они не уничтожены, мы в опасности! – выразила общее мнение Грачева.
– Юленька, ты, безусловно, права! Надо что-то делать! Я предлагаю нанять компетентных людей, чтобы они следили за этим Поташевым! – Владимир Кримец, увидев удивление на лицах собеседников, пояснил свою мысль: – Раз Аркаша поручил этому сыщику-любителю выяснить обстоятельства смерти сына, значит, архитектор уже занимался подобными делами. А если так, то он будет рыть и наверняка наткнется на наши материалы.
– У меня есть несколько надежных ребят, – обронила Грачева.
– Очень хорошо. Пусть твои надежные ребята проследят за Поташевым, и, если он что-то найдет, мы заберем у него материалы, – обрадовался Зеленевич.
Расставаясь, каждый из участников встречи был уверен, что горло зарвавшемуся наглецу перерезал кто-то из его собеседников, – и мысленно восхищался этим поступком.
В Городском музее был обеденный перерыв. Усталые научные сотрудники, занимавшиеся новой выставкой, пили чаек с бутербродами. Лиза Раневская нашла в фондах дореволюционный журнал с женскими брачными объявлениями и развлекала коллег, в большинстве своем женщин, чтением матримониальных посланий.
– «Очень интересная барышня (блондинка с темными глазами) со средствами желает выйти замуж только за обладающего хотя бы одним, но очень крупным достоинством». – Лиза читала текст с выражением. – «Молоденькая самостоятельная вдовушка, хорошенькая, из аристократической семьи, зовет на счастливый брачный союз. Расстоянием не стесняться. Предпочтение военным». Как вам ситуация в начале прошлого века, девушки?
– Такая же, как сейчас! – подтвердила главный хранитель музея, дама средних лет. – Восемь девок, один я! Мужчин всегда меньше, чем нас!
– «Только что кончившая гимназию девица желает выйти замуж за холостого или бездетного вдовца с состоянием. Возраста не стесняться».
– Как вам это нравится! Это что же, и за старичка готова идти? – ахнула молоденькая лаборантка.
– «Красивая, с русалочьими глазами, вся сотканная из нервов и оригинальности, зовет на праздник жизни интеллигентного, очень богатого господина, способного на сильное яркое чувство; цель – брак», – артистично продекламировала объявление Раневская, и все сотрудницы расхохотались.
– А вот простое, как в наши дни: «Двадцати лет, образованная барышня ищет мужа миллионера, непременно пожилого, во избежание неверности». Они все там, в начале двадцатого века, помешались на пожилых?
– Лизочка, почитай еще, ты так хорошо представляешь!
– Ладно, читаю. «Бедная, но честная девушка двадцати трех лет, красивая и интеллигентная, ищет человека, который бы спас ее от нужды и порока, куда ее толкает тяжелая жизнь. Будет благодарна своему будущему мужу».
– Это о каком пороке речь? – заинтересовалась любознательная лаборантка.
– О том самом… – Главная хранительница заполняла карточки музейных фондов, но не теряла нить разговора. – Лизок, читай! Мы хоть отвлечемся, а то у меня уже голова болит от этой писанины.
– «Кто женится на девушке, имеющей в прошлом грех, хотя и невольный? Миловидна, образованна, молода, средств не имею, живу своим трудом». Я так понимаю, грех – это внебрачный ребенок? – уточнила Раневская.
– Возможно. Давай дальше.
– «Судьба дала мне корректную внешность – изящной брюнетки с блестящими выразительными глазами, дала мне острый ум, находчивый язык и… больше ничего!.. если не считать неутомимой жажды света и простора! Ах, как хочется жизни, блестящей, как фейерверк, искрящейся, как шампанское,
– Да уж, история, леденящая кровь! – отозвалась еще одна сотрудница, которая была замужем и слушала вполуха.
– «Южанка, брюнетка, красивая, интересная барышня шестнадцати лет, без прошлого, из хорошей семьи, желает познакомиться с миллионером или с очень богатым господином. При возможности и желании – брак. Отвечаю исключительно на серьезные письма».
– Это кто тут «южанка и брюнетка шестнадцати лет»? – спросил начальник службы охраны музея, заглянувший узнать график работы на время выставки.
Сотрудницы захихикали и уткнулись в свои компьютеры. Чтение брачных объявлений навеяло на Раневскую тоску по любимому, и она вышла во двор музея позвонить Алексею. Она говорила какие-то незначительные слова, а перед ее внутренним взором появился облик ее возлюбленного, словно она включила режим «видео». Он был немного ниже ее ростом, а когда она надевала туфли на каблуках, казался еще ниже. Но разница в росте не представлялась им чем-то неправильным. Поташев гордился стройной и высокой возлюбленной. Он и сам был строен, в отличие от многих своих сверстников, которые к сорока годам уже обзавелись пивными животиками. А еще у него была очень хорошая реакция, и он быстро принимал решения, – хотя эта последняя черта, как уже убедилась на своем горьком опыте Лизавета, не всегда была к месту. Лицо его имело заостренные черты и напоминало графику Дюрера (так воспринимала облик любимого специалист по искусству Раневская). Брови Поташева были красивой формы, с прихотливым изломом и очень темные. Они оттеняли его глаза, которые иногда были янтарно-карими, когда в них искрилось солнце, а порой, если на сердце у него было смутно, они казались темными и бездонными.
– Как идет расследование? – спросила она.
– Движется потихонечку. Мне нужно на пару дней слетать в Одессу. Останешься в Киеве или вырвешься со мной?
– Не могу вырваться, пока не закончим формировать выставку. У нас тут полный завал! Но я буду скучать.
– Не может быть! – улыбнулся Поташев и добавил: – А я уже скучаю…
В этот же день он улетел в Одессу, где стараниями Ивана Петровича Зимы ему была устроена встреча с подследственным Запорожцем.
Юрий Запорожец – лакей Стаса Топчия – был похож на больного воробья: несчастного, с подбитым крылышком или с лапкой, которую отгрыз кот, так и не оправившегося от стресса. Благодаря Стасу жизнь Ста Баксов была сытой, надежной и предсказуемой. С потерей кормильца все рухнуло. И даже в тюрьме Юрий чувствовал себя лучше и определенней, чем на воле без опеки Топчия-младшего. Что он станет делать? Как дальше жить? Юрке было страшно и непривычно думать самостоятельно. Раньше за него все решал Стас, а теперь ему предстояло научиться заботиться о себе самому. Это было непривычно и муторно.