Скелет
Шрифт:
Разрушение
КАЙРИ
— Мы в «Пьяной утке». Приходи на караоке. Брэд как раз заканчивает «I Kissed A Girl», — говорит Джой. Должно быть, она прямо за дверями паба, потому что я слышу, как Брэд распевает текст песни, но его гулкий, фальшивый энтузиазм не заглушает голос Джой.
— Господи, это значит, что он всего в нескольких шотах текилы от «Богемской рапсодии», — отвечаю я.
— Вот именно. А тебе нравится его исполнение «Богемской рапсодии».
— Только потому, что я наслаждаюсь, когда позорятся другие.
— Не знаю, делает ли это
— Вероятно, и то, и другое, — говорю я, и Джой смеется на другом конце провода. — Но, если серьезно, я пока не могу уйти.
— Ой, да ладно, что такого важного в лаборатории в восемь вечера в четверг?
— Дерьмо.
Тишина.
— Какашки животных.
— Кайри…
— Нет, правда, — говорю я со смехом. — Я как раз заканчиваю записывать результаты анализа фекалий, на изучение которых потратила все утро, и если закончу сейчас, то смогу завтра взять отгул. У меня нет занятий.
— Облом. Слышишь?
Я фыркаю от смеха, а Джой хихикает, когда на заднем плане под громкие аплодисменты Брэд заканчивает петь.
— Ты там одна? — спрашивает Джой.
Я встаю со своего офисного кресла и направляюсь к полкам, где лежат мои фотографии и награды, поблескивающие в тусклом свете лампы на столе.
— Нет, Соренсен здесь, — я беру премию Брентвуда и бросаю взгляд в сторону его лаборатории. Он склонился над останками скелета, повернувшись ко мне спиной. — Если меня убьют, ты знаешь, где искать.
— О, да ладно. Лучше отдай всю свою энергию драматической дивы, спев какую-нибудь песню Селин Дион, — говорит Джой, когда я издаю смешок. Ей никогда бы не пришло в голову, что слова, которые я только что произнесла, могут быть вполне реальны.
— Послушай, я приду, если быстро закончу. Напиши, когда Брэдли приблизится к «Queen».
— Будет сделано, солнышко.
Я улыбаюсь, опускаю телефон и просматриваю смски от друзей и коллег, открываю сообщение от Джека, размышляя о том, чтобы отправить ответ со знаком вопроса на смайлики с шахматами и черепом, которые он прислал незадолго до своего приезда, но закрываю его сообщение. Мое внимание сосредоточено на телефоне, когда я пытаюсь поставить награду Брентвуда на место рядом с зернистой фотографией мамы.
Вот только промахиваюсь.
Мое сердце падает быстрее, чем тяжелая стеклянная статуэтка. Я пытаюсь поймать ее, но она выскальзывает у меня из пальцев, и все, что я могу сделать, это смотреть, как она падает на холодный кафельный пол и разлетается на тысячу сверкающих осколков.
Чернота надвигающегося флешбэка проявляется немедленно. Съедает периферию зрения, поглощая настоящее, отбрасывая меня в прошлое.
Я кладу ладонь на стену. Мое сердце бешено колотится. Кровь кипит. Я пытаюсь отвернуться от битого стекла, валяющегося у ног, чтобы удержаться, но уже знаю, что это не сработает. И что хуже всего, я не одна. Я вот-вот окажусь наиболее уязвимой наедине с волком в соседней комнате.
Последнее, что я вижу, когда мое зрение сужается до точки света, — Джек выпрямляется, поворачивает голову, его смертоносные серые глаза встречаются с моими.
Следующий голос, который я слышу, — это демон, который преследует меня.
Молчаливый истребитель.
«Тише,
Кончик лезвия упирается мне в кожу, его острие прочно застряло между ребрами. Я лежу на кремовом ковре в гостиной дома моего детства. Мое тело сотрясается, когда прикусываю губы, и они кровоточат. Я знаю, что будет дальше. Мое легкое уже урчит в знак протеста против каждого вдоха, первое лезвие застряло глубоко в губчатой полости. Он вздрагивает при каждом наполненном кровью вдохе.
«Ты знаешь, что произойдет, если издашь хоть звук», — шепчет мужчина.
Он отклоняет мою голову в сторону, моя щека залита слезами и горит, когда он прижимает ее к ковру. Я встречаюсь взглядом с безжизненными глазами мамы. Ее кровь все еще стекает с приоткрытых губ, отрезанный язык и темная бездна ее рта.
У меня скручивает желудок. Я подавляю рыдание, глотая желчь, страх и отчаяние. Когда закрываю веки, изображение все еще остается на месте. Мамины невидящие глаза. Ужас глубоко въелся в ее плоть, как будто прилип к ее костям, как призрак, скрывающийся под застывшими чертами лица.
Я открываю глаза, когда горячая ладонь мужчины скользит по покрытой потом коже. Он сжимает мои щеки кончиками пальцев до тех пор, пока у меня не сводит зубы.
Он поворачивает мое лицо в другую сторону.
Папа борется, лежа на животе рядом со мной, его руки связаны за спиной с лодыжками, кляп во рту влажный. В его глазах ярость. Паника. Он пытается подобраться поближе ко мне, но мужчина, который держит меня в своих объятиях, отталкивает папу.
«Сейчас, сейчас», — говорит мужчина, отпуская мое лицо, чтобы вытащить из кармана пиджака древнюю видеокамеру. — «Не издавай ни звука, или узнаешь, насколько страшнее будет его наказание».
Мигает красная лампочка видеокамеры, ее бездушный стеклянный глаз безразличен к моим страданиям, лишь следит за каждым выражением моего покрытого синяками и опухшего лица. Мое дыхание учащается. Сердце бешено колотится. Я пытаюсь сосредоточиться на этих трех маленьких буквах под мигающим красным светом. Сосредотачиваю на них каждую каплю своего сознания. Rec. Rec. Rec.
Нож проскальзывает у меня между ребер.
Я не издаю ни звука. Даже когда лезвие рассекает каждую клеточку мышц и плоти. Когда пронзает мое легкое. Когда этот человек медленно опускает его, чтобы погрузить сталь по самую рукоять. Я подавляю каждое отчаянное желание закричать и умолять, кричать, чтобы боль прекратилась. Я не подведу папу, как только что подвела маму.
Но папа не может удержаться, чтобы не бороться за меня.
На каждый крик, который я проглатываю, папа умоляет через кляп. Он бьется в своих путах. Его приглушенные слова — отчаянный напев. «Пожалуйста, только не моя девочка.» Снова и снова его мольбы повторяются, как вспышки, которые повторяют мигающий красный огонек видеокамеры. И когда второе лезвие вонзается мне в грудь, и мужчина откидывается на пятки, чтобы зафиксировать, как дрожит одна рукоять рядом со второй, я смотрю на своего отца, у него слез намного больше, чем у меня.