Скиф

Ботвинник Иван Парфенович

Пошатываясь, он вышел.

Молодой месяц уже скрылся. Было темно и душно. В саду пряно пахло цветами. Закутанная в светящееся покрывало жрица следовала за Филиппом. Обошла и стала впереди.

— Истина в святилище Богини, но хватит ли у тебя смелости взглянуть на ее лик?

— Хватит! — Филипп горделиво выпрямился.

Храм был пуст. Неясное пламя плошек отражалось в изразцовых стенах. Жрица исчезла за завесой, отделяющей святая святых.

— Войди!

Гость откинул завесу. Совершенно нагая, с распущенными волосами, Великая Прорицательница

указывала на ложе.

— Ты жаждал Истины? Вот она!

Филипп разочарованно отвернулся.

— Я не ищу наслаждения.

— Боишься? — Жрица почти весело улыбнулась. — Чего же ты ищешь? О какой Истине толковал за чашей?

— Об Истине действенной!

— Вот она перед тобой, Истина действенная. — Лицо жрицы, полное, смуглое, не очень красивое и не очень умное, стало вдруг значительным. — На ложе родятся, томятся неясными снами, любят, зачинают грядущую жизнь, рождают в муках, болеют, скорбят и умирают.

— И это все?

— Другой Истины я не знаю. Ее нет!

Жрица закинула руки за голову и босой ногой провела резкую черту по полу.

— Зачатие, рождение, смерть — вот и все. Ты не решаешься?

— Не это я искал, — Филипп не договорил: а чего же он искал? Поймав презрительный взгляд жрицы, он молча сжал ее в объятиях.

Прежде чем поднять завесу грядущего, Великая Прорицательница обычно делила ложе с вопрошающим ее странником. Ибо нигде до конца так не раскрываются тайная тайных чужой души, как в миг обладания. Ни жалкий купец, пекущийся о прибылях, ни несчастный влюбленный, терзаемый ревностью, ни льстивый придворный, трепещущий от царской немилости, — никто из малых и слабых не представал перед жрицей. У алтаря Матери-Девы преклоняли колени только венчанные владыки, полководцы, мудрецы и поэты, вопрошающие о судьбах царств и народов. Филипп мог быть кем-то из них.

Утром Великая Прорицательница знала о нем многое.

Набожному паломнику было велено совершить омовение и очищенным после греховной ночи предстать перед ликом Матери-Девы.

В бассейне плавали странные цветы с большими белыми чашечками и жесткими круглыми листьями.

Храм был полон благовонных курений. Одна чаша с водой, другая с вином стояли перед алтарем. Жрица молилась. Филипп преклонил перед ней колени.

— Слабый и трусливый! — раздался вдруг суровый голос. — Зачем ты вмешиваешься в игру судьбы? Кто ты, сын гетеры, что берешься быть судьей народов и царей?

— Оставь свои нравоучения для здешних глупцов, — вспылил Филипп. — Я просил узнать о моем родственнике, молодом купце, ведущем тяжбу за наследство…

— Кровь отца не принесет счастья сыну, но твой замысел удастся, — ответила жрица. — А счастья тебе не видать, близко, близко, но — нет…

— Благодарю тебя, — Филипп встал. — Скажи твоим будущим любовникам, что ты встретила скифа, не жаждущего вашего счастья.

— Пойдешь искать Истину?

— Не беспокойся, давно нашел. Она в победе созидателей-творцов над тунеядцами и евнухами духа!

— Бедный ослик! Не сломай спины под тяжестью чужих истин, — усмехнулась жрица.

III

В

фамильном склепе Антониев прибавилась урна с прахом юной весталки. Девушку хоронил весь Рим. Негодовали на трусость и бездеятельность Сената. Себялюбие отцов отечества сделало возможным это святотатство.

Шепотом рассказывали, что варвары пытались осквернить весталку, но богиня не допустила, и тогда Антонию подвергли жутким пыткам, чтоб выведать от нее военные тайны. Но истая квиритка не выдала Рима.

Матери и братьям героини выражали сочувствие. Незнакомые женщины приносили на могилу Антонии цветы. Юноши клялись отомстить. Дело шло не о семейном горе Антониев, а о позоре всего Рима, не сберегшего свою жрицу.

Цезарь всенародно обнимал и утешал Антония. Пусть мужается! Быстрой местью брат несчастной не воскресит мученицы, но покажет варварам, как похищать квириток!

…Приготовления к карательной экспедиции шли очень быстро, но, измученный скорбью, сжигаемый нетерпением, сам флотоводец неожиданно слег перед отплытием. Мечась в лихорадке, Антоний призвал к себе своего друга и побратима Куриона: и, сняв с руки кольцо флотоводца, передал ему командование.

— Отомсти, — умолял он.

Но блестящий оратор, гроза народных сходок, Курион на море был беспомощен, как цыпленок, брошенный в воду.

Вначале вымуштрованные моряки Антония почти не нуждались в указаниях: дело шло о привычных маневрах. Им удалось оцепить острова Эгейского моря. Отдельные кормчие не раз вступали в поединок с биремами Олимпия и побеждали. Наладились отчасти и коммуникации с Азией: занятые обороной архипелага, пираты не могли, как прежде, безраздельно властвовать над всем морем.

Но больших успехов у римлян все-таки не было: Куриону для развертывания морских сражений не хватало ни опыта, ни таланта флотоводца, к тому же морские ласточки постоянно ускользали у него из-под носа.

Помня наставления Антония и вытеснив пиратов с архипелага, Курион решил одним ударом покончить с Киликией. Он привел колонну трирем к вражеским берегам, запер гавань и решил взять Олимпия измором.

Две или три биремы пробовали прорваться, но тут же были потоплены.

Римские моряки железными баграми сорвали протянутые меж подводных камней цепи, и триремы сплошной стеной двинулись в глубь бухты. Численный перевес был на стороне Олимпия, но на узком пространстве он не мог бросить в бой даже половину своих бирем.

Флот пиратов казался уже обреченным. Олимпий распорядился затопить все суда и заградить трупами потопленных кораблей путь к берегу.

Поседевшие на море пираты медленно, сносили с родных бирем снасти, оружие, свои пожитки… Лица моряков были угрюмы и скорбны. Для каждого его бирема давно стала живым существом, родным и близким.

Гарм отказался расстаться со своим судном. Он просил владыку Морей повременить с потоплением флота.

Олимпий, тяжело дыша, махнул рукой…

— Это все из-за тебя! Надо было вернуть девчонку…