Скифы в остроконечных шапках (илл. В. Хвостова)
Шрифт:
— Она не служанка! — Миррина бросилась к Гунде, сидевшей в проеме кибитки. — Царица, смилуйся, вспомни, Одатис тебе не прислуживала. Ты забрала ее в царский стан, чтобы послушать песни, которые она пела на незнакомом тебе языке. Этим песням я ее научила, да не в добрый, знать, час. Я кормила ее молоком козы и пела, чтобы она не плакала. Слышишь, она зовет меня.
— Мата, мата! — неслось из кибитки.
Лохмат заливался лаем у самых колес.
— Смилуйся, царица, отпусти дитя. Она знает всего три песни. Я же спою тебе тридцать три по три. Возьми
Голос, звеневший, как тонкая медь на ветру, плач девчонки в кибитке, лай пса у колес — все это развеселило Гунду. В черных глазах метнулось недоброе пламя, по губам змеей пробежала улыбка, губы раздвинулись и крепкий плевок полетел прямо в Миррину.
— Вот тебе мой ответ! — расхохоталась Гунда. На полных щеках закачались и зазвенели цепочки подвесок.
Медлить Арзак не стал. Время теряешь, бой проигрываешь. Вернувшись, Миррина застала его с горитом — футляром для лука и стрел и дорожной сумкой в руках.
— Далеко ли собрался? — спросила она потухшим голосом. Выплавили из голоса звонкую медь.
— Пойду за Савлием. В темную ночь проберусь к кибитке.
— Тебя заколют, прежде чем ты сделаешь первый шаг.
— Тогда умру, только без боя не сдамся.
— Слушай, — Миррина положила руку ему на плечо. — Я рассказала тебе немало своих историй, пришло время поведать еще одну. Десять лет прошло с того дня, когда врачеватель Ликамб решил перебраться в Ольвию и построить лечебницу у целебных ключей. Он уехал, а я отправилась позже вместе с домашним скарбом и слугами. Корабль, на котором мы плыли, назывался «Надежда». О, лучше было бы мне умереть, чем подняться на палубу злополучного корабля! — Миррина поправила черную прядь, прикрывавшую шрам через щеку.
Арзак сделал попытку высвободить плечо. Он все время смотрел туда, где паслись Белоножка и Белоног, похожие друг на друга, как отражение в чистой воде. Белоножка была верховой лошадью Старика. Ее сын Белоног, принадлежал Арзаку.
— Не торопись, слушай. — Рука Миррины сделалась тяжелей. — Была буря, корабль разбился, но крушение случилось у самого берега и всем удалось спастись. Мы радовались, благодарили богов. И тут нас настигло бедствие страшнее морской пучины. На нас напали царские скифы, старых убили, молодых увели в плен. Я была молода, ночью я перегрызла проклятые путы и убежала. Меня догнали, избили. Второй раз я убежала через год, когда, пройдя по летним и зимним пастбищам, кочевье снова вернулось на юг. Этот побег чуть не стоил мне жизни.
— Если Одатис погибнет, Старик отпустит тебя на волю, — сказал нетерпеливо Арзак.
— На родину я не вернусь, — Миррина снова поправила черную прядь. Слушай внимательно. Я дважды бежала и оба раза ранней весной. Отсюда, с весенних пастбищ ближе всего. За пять дней ты доберешься до Ольвии, куда не добралась я. Ты разыщешь Ликамба и скажешь: «Мудрый и добрый врачеватель, я приехал к тебе за снотворным настоем цвета белужьей икры. Я знаю, что, выпив этот настой, человек цепенеет и делается словно мертвый. Другого
Арзак с удивление посмотрел на Миррину и вдруг понял. Если Одатис станет как мертвая, ее выбросят из кибитки. Умершая раньше срока служанка никому не нужна.
— Врачеватель знает такое зелье? Он даст?
— Ты все объяснишь ему, тогда он даст. Только помни, ты не должен упоминать мое имя. Если тебя будут спрашивать, откуда ты узнал о Ликамбе, отвечай: «Имя мудрого известно и в диких степях», если спросят, откуда узнал о настое, скажи: «Торговцы из Ольвии рассказали о чудодейственном средстве».
— Пять дней туда, пять обратно, царь Савлий движется медленно, заезжает во все кочевья. Я нагоню его раньше, чем исчезнет нынешняя луна.
— Поклянись, что не упомянешь моего имени.
— Клянусь стрелой и кинжалом.
Арзак побежал к стреноженному коню, но тут ему путь преградил Старик.
— Железо не выручило. В золоте, верно, больше силы. Возьми. — Старик протянул Арзаку три золотых браслета.
Глава IV
НЕОГЛЯДНЫЙ ПРОСТОР
Бег коня по весенней степи, как полет быстрокрылой птицы в синем просторе. Безудержная воля! Бескрайняя даль!
Зеленый ковер молодой травы стелился под ноги быстрого Белонога. Струйки талой воды выпархивали из-под копыт. Нагретая за день земля источала сладкий и пряный запах. Белоног вскидывал голову, фыркал. Заливистое «и-ооо!» заглушало на время свист, кряканье, стрекот — все, чем полнилась степь, обжитая сурками, зайцами, чибисами, от низких ложбин до высокого синего неба с неподвижно висевшими жаворонками.
Арзак ехал, как принято в дальних походах, в седле. Стремян скифы не знали. Узконосые сапоги, прикрытые кожаными штанами, сжимали бока Белонога. Конь был чалый, густорыжего цвета, со светлыми гривой и хвостом и белыми вниз от колен ногами. Своей выносливостью Белоног не уступал лучшему скакуну.
Ожившая степь, от вида которой в другое время ширилась бы грудь и сами собой вырывались бы крики, сейчас нисколько не радовала. Неуклюже махая крыльями, пролетели серые утки. Арзак не проводил их взглядом. Трубящий клин журавлей не заставил его поднять головы. Сознанием владела только одна мысль. Она неотвязно бежала рядом, словно жеребенок около матери.
«Успеть, успеть!»
Он выехал поздно, и день кончался. Солнечный диск все решительный плыл к закату. Близилась ночь — людям отдых, ему помеха в дальнем пути.
Местом стоянки он выбрал берег степной речушки. Ее спокойное бормотание за оградой кустов Арзак давно различил в разноголосице степных звуков. Он спешился, напоил и стреножил коня, пустил на траву. Для себя отыскал сухую проплешину, густо засыпанную серой галькой. Костер разводить не стал. Весенняя ночь не застудит, а лепешки, сало да сыр-иппака непременный запас в дорожной сумке каждого степняка — эта пища в огне не нуждалась. Поев, он остался сидеть на месте.