Скинхед
Шрифт:
Зорькин трет морщинистый лоб, молчит, наконец снова печально взглядывает на подследственного.
— Ну хорошо, а кроме Гитлера и Сталина, тебе кто-нибудь нравится?
Ваня задумывается. В таком серьезном разговоре, что происходит у них со следователем, совсем не хочется выглядеть лохом.
— Иван Грозный за Россию стоял. Конкретный мужик был. Опричников, заговорщики такие были, типа тогдашних большевиков, под корень выкосил! Александр Македонский…
— Он же не наш, не русский…
— Наш, —
— Пиночет?
— Ну. Во, деловой мужик! Собрал всех коммуняк в одном месте и говорит: разрешите вас перебить! — Ваня счастливо смеется. — И из пулеметов — тра-та-та! Теперь в Чили хорошо.
— Ну а Путин?
— Что — Путин? С Кадыровым целуется, с неграми ручкается. Что америкосы скажут, то и делает. Но я думаю, что он притворяется, типа Сталина. Хитрый он, по глазам видно. В доверие входит. Не зря же наши ребята на настоящей базе тренируются, где разведчиков готовят!
— На базе? — недоверчиво переспрашивает следователь. — Врешь!
— Чего вру? Сам там два раза был, — обижается парень. — С нами настоящие спецназовцы работали, приемы уличных драк отрабатывали.
— Ну-ка, ну-ка, поподробнее, — оживляется Зорькин. — Где, говоришь, эта база находится?
И тут Ваня понимает, что безнадежно проболтался. Как последний лох. Ведь сто раз предупреждал Костыль, даже Путятя, когда однажды к ним заглянул, о том же просил… Чтоб никому! Ни единого слова! Конспирация. Государственная тайна. А Ваня вот так бездарно все сдал… Что на него нашло? Будто говорил, а будто и бредил. От уколов, что ли?
— Не знаю, — отворачивается он от острых глаз следователя. — Не помню. У меня голова болит.
Голова и в самом деле, как по заказу, начинает болеть резко и сильно, словно кто-то с размаху саданул по затылку молотом. Боль прошивает такая, что из Ваниных глаз на серые щеки начинают литься слезы.
— Доктор, — зовет Зорькин, — посмотрите, что с ним.
Сквозь красный туман Ваня видит мужиковатую Клару Марковну. Она задирает ему веки, светит внутрь мозга, торопит медсестру, прилаживающую к Ваниной руке какой-то прибор.
— Сто девяносто на двести сорок, — слышит Ваня испуганный голос медсестры.
— Ёб твою мать! — басит Клара Петровна. — Коли быстрее!
— Что с ним? — Зорькин.
— Гипертонический криз — вот что! — орет докторша. — Как бы не инсульт! Довел парня!
— Кто? — пугается теперь следователь.
— Конь в пальто, — рычит докторица, — кто его два часа мучил? Говорю же, слаб еще, нельзя…
— Так., следственная необходимость, — мямлит Зорькин, — с обвинительным заключением знакомил..
— Пошел ты в жопу со своим заключением! Устроил мне тут пыточную! У парня почки отказывают!
— Я бы попросил… — Зорькин пятится к двери.
— У генерала проси! И чтоб ноги вашей тут не было, пока не вылечим!
— Мы его к себе заберем, — грозится следователь. — Общественная опасность, вы не понимаете…
— Я тебе заберу, — разворачивается к нему Клара. — Страну до ручки довели, а на мальчишках отыгрываетесь! А ну, пошел на хуй!
— Что ты себе позволяешь? — взвивается Зорькин. — Да я тебя! Разжалую к чертовой матери за неуважение к власти!
— Ну? — Клара Марковна удивленно упирает руки в зеленые форменные бока. — Давай! Интересно куда!
Ты, может, думаешь, что реанимация — это курорт? Что сюда много народу рвется? А сам не хочешь к нам главным пойти?
Докторша нехорошо улыбается и тяжело идет прямо на возмущенного Зорькина. Еще пара шагов, и она просто вмажет в белую больничную стену его тощее субтильное тело.
— Идиотизм! — восклицает следователь и юркает в дверь.
Клара Марковна возвращается к Ване, снова светит фонариком в мозг.
— А ну давай еще кубик, — командует медсестре, — главное, чтоб сердце выдержало.
В вену снова впивается крохотный комарик, вверх по руке бежит прохлада. Вот она поднимается по плечу к шее, вот шустрым ручейком затекает в голову, вымывая красную вязкую боль.
— Уснул, Клара Марковна.
— Вот и хорошо. Пусть спит. Через пару часов еще кубик вколи, чтоб подольше поспал без перерыва.
Что за адвокаты пошли? С каких пор следователь должен сам его вызванивать, приглашать на ознакомление с материалами дела? То у него понос, то золотуха, то процесс во Всеволжске.
Зорькин аккуратно положил папочку на свободный стол.
Сколько он будет с ней знакомиться? По-хорошему, три-четыре часа. Все ясно, все последовательно, никаких неожиданностей. Соблюли формальность, руки друг другу пожали и — до встречи в суде. Хотя чего Зорькин в этом суде забыл? Что, других дел нету?
Когда адвокат робко, бочком, протиснулся в кабинет, следователь все понял: студент-заочник, да еще, наверное, не из лучших. Головенка немытая, лацканы на пиджачишке заломаны, плечишки узенькие и кверху приподняты, будто парень, как воробышек, головенку в них от холода прячет.
— Отдельного кабинета нет, зато свободный стол. Устроит?
Адвокат мелко и часто закивал, снова как воробей, крошки склевывающий.
— Постараюсь вас не задерживать.
— Нет уж, — ехидно раскланялся Зорькин, — я вас едва заманил, уж будьте так добры, коллега, все внимательно изучите, замечания, если есть, изложите. Мешать не стану.