Скинхед
Шрифт:
— Откуда?
— Бали, остров такой есть. Видал по ящику рекламу Баунти? Это реально там. Меня предки возили. Мозги прочищать.
— Там лето, что ли? — недоумевает Ваня, оглядываясь на белое окно.
— Ты чё, вообще тупой? — Алка хохочет. — Там всегда лето!
Ваня молчит. Он не понимает, как это так странно течет время: он тут один, кажется, совсем и недолго, а Алка за это время успела скататься черт-те куда, где лето, и загореть.
— Ванька, я соскучилась, жесть! — Алка хитро оглядывается на дверь с раскрытым решетчатым окошком, сквозь которое на них пялятся любопытные
— Как тебя пустили? — наконец разлепляет губы Ваня. — Никого не пускают, даже мать. Это же тюрьма.
— Сам ты тюрьма, — хихикает подружка, — пропуск достала! — И запускает руку Ване под одеяло. — Ну-ка, где там наша неваляшка? Ва-ань, — капризно надувает она губы через секунду, — чё такое? Чё за прикол? Чё он не встает?
— Не знаю, — Ваня смущается и виновато пожимает плечами. — Может, от уколов? Вчера все нормально было.
Он и сам свято верит тому, что говорит. Ведь вчера? Или позавчера? Или… какая разница? Он проснулся от того, что в постели было мокро, как раз снилась Алка. И потом, у него вообще никогда не было, чтоб не вставал…
— Вчера? — Алла настораживается. — А ну, колись, с кем ты тут трахаешься? На санитарку какую-нибудь меня променял?
— Да нет тут санитарок, — оправдывается Ваня — вообще одни мужики.
— Здрасьте! — успокоенная Алка всплескивает руками. — Ты чё, на мальчиков перешел?
Они оба смеются, и подружкина рука продолжает дергать и мять сонного «ваньку-встаньку».
— Я буду не я, — хихикает Алка, — если не встанет! И ты давай помогай. Чего, зря пришла, что ли? Смотри, как я загорела. — Она приподнимает свитер, обнажая красивый плоский живот с лаковой пуговкой пупочка, украшенного колечком пирсинга. — Ну? Нравится?
— Очень! — улыбается Ваня.
— У тебя одна-то рука есть, чего застыл? — Подружка всовывает безвольную Ванину кисть себе под юбку, прямо меж горячих, облитых медовой гладкостью ног.
Ване становится жарко, аж до пота на лбу, он поднимает глаза и натыкается на настороженный взгляд из-за смотрового окошка двери.
— Алл, он смотрит.
— Кто? — Подружка оглядывается. — Во, гад! Ну, ладно. — Она легко поднимается, берет с постели тот самый страшненький балийский кактус, идет к двери. — Извините, — улыбается она охраннику, — у вас нож есть? Я из Бали презент привезла, дуриан называется. Это самый дорогой фрукт в мире. И самый вкусный. Лучшее средство для мужской силы. Хотите попробовать? Вы его там разрежьте сами, а нам половину отдайте.
Охранник в замешательстве, это видно. То, что девчонка держит в руках, фруктом может назвать только полный идиот, но с другой стороны, кто знает, что там на этом Бали аборигены жрут? Вдруг правда — вкусно?
— Самый дорогой, говоришь? — Дежурный приоткрывает решетку, забирает кактус.
— Ну, теперь мы его надолго нейтрализовали, — хихикает Алка, возвращаясь к кровати.
— Он что, ядовитый? — догадывается Ваня.
— Сейчас узнаешь, — подмигивает подружка и снова засовывает Ванину ладонь к себе под юбку.
Алка — умная, проносится в голове у Вани. Наверное, этот фрукт какой-то сонный. Она так специально
— Алл, а он надолго уснет? — шепчет Ваня. Вместо ответа из коридора раздается громкое «Фу-у!» и следом — шести— или десятиэтажный мат. Ваня такого никогда и не слышал.
— Дура! — вопит в окно охранник. — Сама травись! — И с силой запускает в окошко располовиненный кактус.
Кособокая тушка шлепается под окно и тут же в камере начинает дико, просто нестерпимо вонять, будто не фрукт забросили, а кусок падали.
— Алл… — Ваня зажимает нос и вопросительно смотрит на подругу.
— Я его ела, что ли, — гундосит сквозь пальцы, зажавшие нос, девушка. — Только слышала, что запах гадкий, зато вкус, говорят, классный. Их с острова вывозить запрещено, отцу прямо в самолет принесли три штуки. Подарок. Ну, я один и сперла. Думала, пока этот козел разбираться будет, мы с тобой успеем…
— О! — слышится из-за двери удивленный голос. — Газовая атака, что ли? Чем так несет? Канализацию прорвало?
И этот голос тоже Ване очень знаком, только не понять, чей он.
— Кто приперся? — поворачивается Алка к двери. И тут же расслабленно и кокетливо улыбается: — Привет, Путятя, сто лет не виделись!
Валентина одергивает на себе неудобный куцый халат. Нервно поправляет на голове шапочку.
— Да не трясись ты, — подталкивает ее в спину Клара Марковна. — За сына идешь просить. Не за убийцу какого-нибудь. Зайдешь, так, мол, и так. Не губите мальчишку, не виноват он. Расскажешь, что руки лишился.
— Так вспомнит же, что это он его ножом… Решит, что Ванечка с самого начала там был.
— Ты мать или кто? — злится Клара Марковна. — Меня же убедила, что Иван ни при чем, и его убедишь!
— Страшно мне, — ежится Валюша. — Он дочку потерял. Я бы на его месте вообще разговаривать не стала.
— Ты пока на своем месте! И вообще-то, — докторша останавливается, — чего я тебя уговариваю? На нарушение иду? Не хочешь — не ходи. Суд не моему сыну грозит. Все, снимай халат, пока тебя в этой одежде никто не застукал и меня не уволили. Давай-давай! — Она разворачивает безвольную Валентину в обратную сторону и снова начинает подталкивать. Теперь уже от дверей палаты.
Валюта покорно движется и у самой лестницы вдруг начинает тормозить. Будто ноги попадают в вязкое тесто, туловище еще дергается вперед, а ступни, как вклеенные, остаются сзади.
— Ты чего? — подхватывает Клара Марковна ее заваливающееся вперед тело. — Плохо, что ли?
— Нет! — отталкивает ее Валентина и, возвращая равновесие собственному туловищу, разворачивается назад. — Я пойду! Я скажу! Ведь не зверь же он! Сам ребенка потерял, зачем еще одну жизнь губить? Ванечка не мог. Он не трогал его девочку! Слушайте, — Валентина крепко хватает Клару Марковну за руку, — а может, мне ему сказать, что Ванечкин отец… ну… тоже не русский?