Скинхед
Шрифт:
Ваня смотрит, как Путятя почти выталкивает перед собой обалдевшую и притихшую Алку, как за ними захлопывается тяжелая дверь.
На полу под окном, бесстыдно вывалив желтые потроха, по-прежнему валяется вонючий, омерзительного вида кактус. Пробовать его Ване совершенно не хочется. А запах… В том подвале пахло ничуть не лучше…
Молчание, долгое, как сумерки за окном, и такое же мутное, тяжело повисает в кабинете.
Валентина молчит, потому что все уже сказала. Клара Марковна
— Иди, детка, — отпускает ее доктор, — спасибо. — И мягко, чтоб не обидеть, переспрашивает Валентину: — Ты, часом, не перепутала? Может, просто похож? Ну, тип один, кавказский, сколько лет-то прошло? Восемнадцать? Сама подумай, как он мог тут оказаться?
— Получается, — женщина беспомощно и жалко смотрит на докторшу, — получается, что Ванечка убил свою сестру?
— Тьфу ты! — всплескивает руками Клара Марковна. — У тебя совсем ум за разум зашел? Что несешь? Кто убил? Какая сестра? Знаешь ведь, наш Иван мухи не обидит!
«Наш Иван»? Из всей тирады докторши Валентина слышит только это. И — улыбается. Как-то сразу теплеет в груди, перестает резать глаза.
Раз Клара Марковна сказала «наш», значит, тоже полюбила Ванечку! И тоже не верит, что он мог сделать что-то плохое! Безысходное отупляющее одиночество, изгрызшее Валентину до печенок, вдруг отпускает, плавно сменяясь знобкой надеждой.
— Все будет хорошо, Клара Марковна?
— Конечно, — кивает та. — Вот сейчас ты пойдешь к нему и все расскажешь.
— Что?
— Как — что? Что Иван — его сын. Кавказцы, они детей чтят, что ж он родную кровиночку в тюрьму отправит? Напомнишь о вашей встрече, должен он тебе поверить, должен!
— О встрече? Так стыдно же…
— Кому? Тебе? Дура! Это он пусть стыдится. А тебе сына надо вытаскивать. Успокоилась? Пошли. А то через час другая смена заступит, снова платить надо будет.
На сей раз — укол все-таки ей вкатили не зря! — Валентина идет к Рустаму почти твердо. Чуть придерживает шаг у двери, набирает в легкие воздуха, выдыхает:
— Здравствуйте.
— Опять ты? Чего убежала? — Рустам приподнимается на подушке. Криво улыбается. Гусеница, скукоживаясь, прячется под бинты. — Давление будешь мерить?
— Вы меня не узнаете? — У Валентины тягуче пересыхает во рту. — Помните Баку, май восемьдесят девятого? Мы тогда приезжали к вам на завод открывать новую линию.
Мужчина удивленно приподнимается, почти садится, любопытная черная гусеница выползает из своего убежища.
— Банкет… фонтан из шоколада, — Валентина начинает торопится, — потом вы меня увезли в горы и…
— Чего пришла? — глядя странно и тревожно, интересуется Рустам. — Вспомнила, как тебе хорошо со мной было?
— Я тогда… — стыд, горячий и
— Какой Ванечка? Какой сын? — Рустам сбрасывает одеяло, опускает на пол черные волосатые ноги. — У меня есть сын? Как ты меня нашла?
— Я вас не искала… вернее, не думала, что это вы. Узнала только сейчас по брови, — Валентина тыкает пальцем в свой наморщенный лоб.
— Ничего не понял, — Рустам болезненно щурится. — Сыну твоему сколько?
— Семнадцать. Восемнадцать в феврале будет. Я к вам пришла попросить, чтоб вы его…
— Усыновил, что ли? — нехорошо хмурится мужчина. — Или денег надо? Ты так все палаты по очереди обходишь? Бизнес?
— Нет, что вы, — Валентина съеживается, — нам ничего не надо. Вы просто должны знать, он не убивал. Скоро суд…
— Что? — Гусеница, угрожающе шевелясь, сползает к носу. — Ты кто?
— Валентина, помните, в Баку в восемьдесят девятом… — Она понимает, что говорит не то и не так, но как иначе — не знает. — А потом Ванечка родился, ваш сын.
— Сын, — сплевывает Рустам. — Ничего не понимаю. Вас там столько было! Все русские девки — проститутки. И в Баку приезжали за одним — натрахаться вволю. А корчили из себя целок-недотрог. Тебя не помню. — Он снова садится на кровать. — Уходи. Денег не дам.
— Мне не надо денег, — торопится Валентина. — Он не виноват! Он позже пришел! Он не бил! Он не мог! Вы должны… Это же ваш сын! Он не виноват! Вы его ножом, он теперь без руки, инвалид…
— Ты про кого? — начинает соображать больной.
— Ваня Баязитов, которого сейчас обвиняют в убийстве вашей…
— Баязитов? — Белки Рустамовых глаз наливаются розовым бешенством. — Сын?
— Да, — Валентина пятится к двери, — ваш сын… глаза черные… Сам беленький, а глаза…
— Убью! — выдыхает Рустам. И в этом коротком слове ничего, кроме ненависти и злобы. — Мой сын? Придумала, да? Русская блядь! — Он снова пытается встать, опираясь на спинку. — Моя дочь… Амина… девочка… Убью! — Он отталкивается от кровати и головой вперед идет на Валентину. Впереди, на лбу, как приготовившаяся к смертельному прыжку змея, разевает ужасный кровавый рот черная гусеница.
— Нет! — отскакивает женщина.
— Тебя, твоего ублюдка и весь твой род! — брызжет слюной Рустам. — Всех убью! Уничтожу!
С грохотом падает на пол огромная ваза с фруктами. Раскатываются по полу солнечные апельсины, красные яблоки, желтые груши…
— Убью! — хрипит Рустам.
— Что случилось? — вбегает в палату встревоженная медсестра. — Ему нельзя вставать! Уходите!
— Аська! — подхватился Стыров навстречу вошедшей женщине. — Тебя что, в вечной мерзлоте хранили? Нисколько не изменилась!