Скитальцы
Шрифт:
Я прямо-таки физически ощутил, как по клинку моей шпаги бегут холодные мурашки.
— То есть как? — спросил я страшным голосом. — Вы ОТКАЗЫВАЕТЕСЬ признать условия сделки… выполненными?
— Они выполнены не до конца. — Черно наконец-то оторвался от созерцания и обернулся ко мне. По выражению чёрных глаз нельзя было понять, издевается он или просит прощения.
Моя шпага вылезает из ножен почти бесшумно. Одно движение — и острие упёрлось Чонотаксу в горло. Чуть ниже подбородка.
Ещё никто на свете не вызывал во мне такой ненависти.
— С-скотина…
По клинку фамильной шпаги побежала крупная мутная слеза. Будто капля воска по тельцу свечки; позабыв закрыть рот, я смотрел, как тает моё оружие. Будто воск. Сталь оплывает, клинок укорачивается, мутные капли падают на пол, кап, кап…
На самом деле всё произошло мгновенно. Моя шпага стекла на пол, и упавшие капли сложились в рисунок, какой-то цветок вроде хризантемы, и я ещё целую секунду смотрел на этот цветок, сжимая в руке странно лёгкий эфес.
— Ретано, — сказал Чонотакс почти что жалобно. — Зачем ты такой нервный, я же говорю с тобой как с другом…
Я запустил в него эфесом. Промахнулся с трёх шагов; жалобно брякнув о стену, огрызок фамильной шпаги проскакал по комнате из угла в угол.
— Ретано, всё или ещё что-нибудь?!
Так не бывает.
Я могу преспокойно драться один против двух десятков, но бритая бестия с чёрными узкими глазами, вызывающе спокойная бестия едва не свела меня с ума.
Ярость моя была как смоляная яма, разверзшаяся вдруг под ногами. Ещё минута — и я ухнул бы туда с шумом и плеском, с рёвом уязвлённой гордости, отчаянно и безвозвратно. И в сладостном процессе мести превратился бы в беснующуюся, брызжущую слюной, бессильно кидающуюся обезьяну. Возможно, я взялся бы душить господина мага, или бросать в него мебелью, или бить ногами; вероятно, я позабавил бы Чонотакса Оро. И ещё вероятнее — потом, не переживя позора, повесился бы на первом суку.
Я чудом сдержался.
Я горжусь собой — я сдержался; под взглядом чёрных, малость сумасшедших глаз вернулся в кресло. Сел и закинул ногу на подлокотник, хотя мышцы были как деревянные.
— Ретано… Имей терпение. Я сделаю всё, что обещал… чуть позже. И чем охотнее ты станешь мне помогать, тем скорее произойдёт это освобождение… Понимаешь?
— Шантажист, — сказал я сквозь зубы. — Ты…
Я сроду не боялся магов, никаких. Более того — для моего дела требовался именно сильный маг, я ещё, помнится, радовался любому доказательству Чонотаксовой состоятельности… А теперь у меня впервые возникла мысль, что, возможно, мне вообще не следовало переступать порог этого дома.
Мысль показалась мне унизительной, и, стирая саму память о ней, я издевательски усмехнулся:
— Горами двигаем? На ярмарку, зарабатывать — не пробовал? Нет?
Черно не обиделся. Пробормотал без улыбки, как-то даже грустно:
— Горами… А ты как думал, Ретано? Ты вот ездил-мотался, много нашёл охотников твой Приговор отменять? В очередь, поди, становились?
Я отвёл глаза.
Он был прав. Ни одна скотина не
Я вспомнил, как радостно таскал чужие кошельки амнистированный Кливи Мельничонок. У нас с ним разные приговоры — но Судья-то один и тот же!..
— Ты, значит, у нас особенный, — процедил я, глядя в сторону. — Маг из Магов Чонотакс… Прямо-таки воплощение великого Дамира. Да?
— Какая разница, ЧЬЁ именно воплощение, — рассеянно вздохнул Черно, и от этих его слов мне почему-то сделалось не по себе.
Короткий зимний день подходил к концу. Белый матовый свет понемногу наливался красным — завтра будет ветрено, и ветер будет обжигать…
Холод, которого я до сих пор не замечал, внезапно подступил со всех сторон, пробрался под одежду, залез в сапоги; мне захотелось взяться руками за плечи, но я удержался. То был бы жест, выдающий слабость.
— Ретано… Ты сказал Алане, что золото ржавеет?
Я поднял голову. Некоторое время смотрел господину магу в глаза, потом отвернулся снова:
— Иди… к псам. Хватит, комедия закончена. Я тебе служить не стану, жалею только… что девчонку в это дело втравил. Ну да ничего, молодая вдовушка… снова замуж выйдет. Будь здоров, Чонотакс Оро. Счастливо оставаться.
И, ощущая странное облегчение, поднялся и вышел.
До замка я добрался уже в полной темноте. Итер встретил меня на пороге, и с первого же взгляда на его вытянувшуюся физиономию стало ясно, что умереть спокойно мне не дадут.
— Госпожа Алана… Она… ещё как вы ушли, солнышко было… прогуляться… в рощу… Отчего не прогуляться?! Час нету… Два нету… Я мальчишек послал… следы, говорят, ейные через рощу да на дорогу, а там полозья… потеряли, короче. Я уж и в посёлок… посылал… нету, как языком слизали…
Алана.
Усталость надавила, навалилась, вжала в землю, кажется, даже следы мои на снегу сделались глубже. Волоча ноги, я вернулся к конюшне, тяжело взобрался в седло и поскакал в посёлок.
Сколько там кабаков? Два? А в соседнем посёлке? А притоны, о которых я ничего не знаю?..
Вот как, я обидел Алану. Дважды подряд обидел, оба раза страдала память о её драгоценном брате, неудивительно, если в первом же трактире я обнаружу пятнадцатилетнюю жёнушку пьяную как сапожник…
Привязывать буду, подумал я, ожесточённо нахлёстывая лошадь. От меня не убежишь… на цепь посажу. Узнает, каково… позорить имя Рекотарсов…
А позору не оберёшься. Здесь не город; здесь только один господин Рекотарс на всю округу, и в кабаке, где пьянствует нежная госпожа, наверняка уже собрались зеваки…
Лошадь возмущённо вскричала. Я обращался с ней по-свински. Эдакий хряк в седле…
Аланы не оказалось ни на постоялом дворе, ни в большом трактире, ни в маленьком трактирчике на окраине. Более того — никто её и не видел, все глаза смотрели с одинаковым удивлением, а ведь здешние жители не из той породы, чтобы лицемерить и хранить тайну…