Скиталец
Шрифт:
— Все, что касается сокровища, сэр, — пробормотал Томас, вовсе не желавший давать правдивый ответ, — должно быть известно брату Коллимуру.
— Но зачем посылать тебя? — спросил приор, и вопрос этот был вполне логичен, ибо Томас выглядел человеком молодым и не слишком знатным.
— Потому что мне тоже кое-что известно об этом, — ответил юноша, гадая, не сказал ли он слишком много.
Приор сложил письмо, небрежно сорвав при этом печать, и сунул его в кошель, свисавший с завязанного узлом пояса.
— Мы поговорим об этом после сражения, — заявил он, — а потом, и только потом, я приму решение, можно ли тебе будет встретиться с братом Коллимуром. Он болен, ты знаешь? Тяжело болен, бедняга. Может быть, даже
Этот человек явно хотел сам поговорить со старым монахом и таким образом стать единственным обладателем тех ценных сведений, которыми мог располагать Коллимур.
— Господь да благословит тебя, сын мой!
Приор осенил Томаса размашистым крестом, а потом поднял свой священный стяг и поспешил на север. Большая часть английской армии уже совершала подъем на кряж, оставив внизу лишь свои повозки да толпу женщин, детей, стариков и больных, слишком слабых, чтобы идти пешком. Монахи, образовавшие процессию позади своей священной хоругви, затянули кант и последовали за солдатами.
Томас подбежал к повозке, взял связку стрел и засунул ее за пояс. Он приметил, что ратники лорда Аутуэйта уже едут вверх по склону в сопровождении большой группы лучников, и обратился к своим спутникам:
— Может быть, вам обоим лучше остаться здесь?
— А по-моему, — сказала Элеонора, — тебе тоже не стоит участвовать в сражении.
— Почему? — удивился Томас. — Я буду сражаться!
— Это не твоя битва! — настаивала девушка. — Мы должны попасть в город! Мы должны найти того монаха.
Томас призадумался. Он вспомнил священника, который в клубах дыма и тумана убил шотландца, а потом сказал ему по-французски: «Я посланец».
Вернее, он сказал: «Je suis un avant-coureur». Таковы были его точные слова, a avant-coureur это больше, чем простой посланец. Может быть, герольд или вестник? Или даже ангел?
Томас не мог выбросить из головы сцену того молчаливого поединка. Противники настолько не подходили друг другу: воин против священника. Однако священник взял верх, а потом обратил к юноше изможденное, окровавленное лицо и объявил себя «un avant-coureur». Томасу это показалось тогда знамением, а в знамения ему верить не хотелось: он предпочитал полагаться на свой лук. Возможно, Элеонора в чем-то права, и тот странный поединок и впрямь знак свыше, но сейчас на холме находились враги и Томас был английским лучником, а английскому лучнику не пристало уклоняться от сражения.
— Мы пойдем в город, — сказал он, — но после битвы.
— Почему? — горячо спросила девушка.
Но Томас отвечать не стал. Он лишь продолжал идти, упрямо взбираясь по склону, где в живых изгородях порхали жаворонки и зяблики. С пустых выпасов доносились крики дроздов-рябинников, туман рассеялся полностью, и из-за Уира дул сухой ветер.
И тут наверху, на гребне, где стояли шотландцы, загрохотали барабаны.
Сэр Уильям Дуглас, рыцарь из Лиддесдейла, приготовился к сражению. Он натянул кожаные штаны, достаточно плотные, чтобы отклонить пришедшийся вскользь удар меча, а поверх льняной сорочки повесил распятие, освященное в Сантьяго-де-Компостела, месте погребения самого святого Иакова. Вообще-то сэр Уильям не отличался чрезмерной набожностью, но он заплатил священнику, чтобы тот позаботился о его душе, и святой отец заверил рыцаря, что всякий носящий распятие святого Иакова, сына грома, отойдет в мир иной в своей постели, сподобившись отпущения грехов. Вокруг пояса рыцарь повязал полоску красного шелка, оторванную от одного из английских знамен, захваченных при Бэннокбирне. Этот шелк омочили в святой воде купели часовни, выстроенной при Эрмитаже (так назывался фамильный замок Дугласов), и сэра Уильяма заверили, что эта шелковая полоска обеспечит ему победу над старым, ненавистным врагом.
На
В бою сэр Уильям всегда высматривал воинов, вертевших и дергавших головами, что твои цыплята, по той простой причине, что раз эти люди смогли обзавестись дорогим закрытым шлемом, то с любого из них можно содрать хороший выкуп. Свой большой щит рыцарь взял с собой, несмотря на то что для пешего боя он был тяжеловат. Зная англичан, следовало ожидать, что они выпустят по противнику целую тучу стрел в ярд длиной и с острыми стальными наконечниками, а от такого ливня лучше всего укрыться за надежным щитом. Поставить его нижним краем на землю, присесть позади и подождать, когда у англичан кончатся стрелы. Потом щит уже не нужен. На тот случай, если враг бросит в бой конников, Дуглас прихватил копье, ну а меч всегда был его излюбленным орудием убийства. В рукояти меча находился ковчежец с пучком волос самого святого Андрея. Так, во всяком случае, утверждал торговец, продавший этот пучок сэру Уильяму.
Робби Дуглас, племянник сэра Уильяма, был облачен в кольчугу и салад и вооружен мечом и щитом. Робби только что сообщил дяде, что Джейми Дуглас, его старший брат, убит, скорее всего — слугой монаха-доминиканца. А может быть, и самим священником. Во всяком случае, если и не самим, то, надо думать, по его приказу. Робби Дуглас, двадцатилетний парнишка, оплакивал брата и искренне недоумевал по поводу того, что подобное преступление мог совершить священник.
— У тебя странное представление о священниках, мой мальчик, — сказал на это сэр Уильям. — Большинство священнослужителей — слабые люди, но власть Господа делает их опасными. Я благодарен Богу, что ни один из Дугласов никогда не надевал облачения клирика. Для этого мы слишком порядочны.
— Дядя, — спросил Робби Дуглас, — а когда мы разделаемся с англичанами, ты позволишь мне отправиться на поиски этого священника?
Сэр Уильям улыбнулся. Не будучи чересчур набожным, он придерживался одного убеждения, которое считал священным: убийство родича не должно остаться неотомщенным. Робби же, по его мнению, был человеком, способным осуществить справедливое возмездие как должно. Сэр Уильям гордился сыном своей младшей сестры — крепким, симпатичным малым, храбрым, решительным и искренним.