Скиталец
Шрифт:
— Сэр, а мой отец никогда не говорил об Астараке?
— Астарак? А что это?
— Место, откуда родом его семья.
— Нет, нет, Ральф вырос в Чешире. Так, во всяком случае, он всегда говорил.
Чешир был всего лишь убежищем, местом, где можно было укрыться от инквизиции. Но не был ли там спрятан и Грааль?
Томас перевернул страницу и нашел длинный отрывок, описывающий, как шайка налетчиков попыталась напасть на замок Астарак, но была устрашена и рассеяна видом Грааля.
«Он ослепил их, — писал отец Ральф, — и триста шестьдесят четыре нечестивца пали замертво». На другой странице говорилось о том, что человек не способен солгать, если он держит руку на Граале, «ибо,
Одна фраза, «Transfer calicem istem a me!», повторялась на страницах книги снова и снова, и Томас ощущал в ней горечь и досаду отца. «Да минует меня чаша сия» означала она, ибо то были слова, произнесенные Иисусом в Гефсиманском саду, когда Спаситель обратился к своему Небесному Отцу, умоляя избавить его от крестных мук. Эта же фраза порой встречалась в рукописи по-гречески, на языке, который Томас изучал, хотя полностью им так и не овладел. Большую часть греческого текста ему, худо-бедно, удалось расшифровать, но все написанное по-еврейски так и оставалось тайной.
Сэр Джон, старый викарий прихода Святого Петра, подтвердил, что текст вроде бы и вправду древнееврейский, но какой-то странный.
— Все, чему меня учили по части древнееврейского, увы, давно забыто, — сказал он Томасу, — но не припоминаю, чтобы хоть когда-нибудь видел такие диковинные значки. — Священник указал на символ, напоминавший человеческий глаз. — Очень странно, Томас, очень странно. Может, это и не древнееврейский? — Он помолчал, а потом печально, почти жалобно, сказал: — Эх, вот если бы бедный Натан был с нами!
— Натан?
— Он жил тут, когда тебя еще и на свете не было. Собирал пиявок и посылал их в Лондон. Тамошние лекари высоко ценили дорсетских пиявок, ты знал об этом? Но бедняга Натан был евреем и, ясное дело, уехал вместе с остальными. — Евреев изгнали из Англии почти пятьдесят лет тому назад, но в памяти священника это событие было чуть ли не свежим. — Никто так и не узнал, где он находил этих пиявок, — продолжил сэр Джон, — и я порой гадал, не наложил ли Натан напоследок на них проклятие? — Старик нахмурился, глядя на книгу. — Она принадлежала твоему отцу?
— Да.
— Бедный отец Ральф, — промолвил сэр Джон, намекая, что книга, должно быть, явилась плодом безумия. Он закрыл том и бережно обернул страницы мягкой кожаной обложкой.
Как о де Тайллебуре, так и о друзьях Томаса в Нормандии до сих пор не было никаких известий. Скрепя сердце он заставил себя написать мессиру Гийому письмо, где рассказал об обстоятельствах гибели его дочери и попросил сообщить, как дела у Уилла Скита, которого мессир Гийом отвез в Кан к знаменитому еврейскому лекарю Мордехаю. Письмо отправилось в Саутгемптон, а оттуда в Гернси. Томаса заверили, что оно будет переправлено в Нормандию, но никакого ответа к Рождеству так и не последовало, и лучник предположил, что оно потерялось. Томас написал также лорду Аутуэйту, заверив его светлость в том, что он усердно ведет поиски, и пересказал некоторые из историй, содержавшихся в отцовской книге.
Лорд Аутуэйт прислал ответ, в котором поздравлял Томаса с находкой и сообщал о том, что сэр Джеффри Карр с полудюжиной человек отбыл в Бретань. «Судя по слухам, — писал лорд Аутуэйт, —
Сэр Джайлз отмечал праздник на широкую ногу, все двенадцать дней. В Рождественский пост он в рот не брал мяса, что, впрочем, давалось ему без труда, ибо сквайр любил угрей и прочую рыбу, а уж в рыбе-то близ моря недостатка не было. Однако перед самым Рождеством он не вкушал ничего, кроме хлеба, готовясь к празднику. Двенадцать пустых ульев принесли в холл и украсили веточками плюща и падуба; на высокий стол водрузили и зажгли свечу, такую большую, чтобы ее хватило на весь пир, в очаг подложили огромное бревно, а всех соседей сэра Джайлза пригласили пить вино и эль и угощаться говядиной, олениной, гусятиной и соленой свининой. Вместительная круговая чаша, наполненная подогретым кларетом, гуляла по холлу, и сэр Джайлз, как он делал в каждую рождественскую ночь, оплакивал свою покойную жену и, напившись, к тому времени, когда выгорели свечи, уже благополучно спал. На четвертую ночь Святок Томас и Робби присоединились к ряженым, которые, нарядившись привидениями, эльфами и дикарями, обходили приход, собирая пожертвования. Они добрались до самого Дорчестера, забрели на территорию двух соседних приходов, ввязались в драку с ряжеными из прихода Всех Святых и провели ночь в дорчестерской тюрьме. Вызволил друзей оттуда Джордж Адин, доставивший им прямо в темницу утренний кувшин с элем и свиной пудинг, каким славилась на всю округу его жена. На пир в Двенадцатую ночь подали кабана, которого лично заколол Робби, и после того, как угощение было съедено и гости, насытившиеся и полупьяные, валялись в холле на охапках сухого тростника, пошел снег. Томас стоял на пороге и смотрел, как в свете мерцающего факела кружатся хлопья.
— Не пора ли нам двигаться дальше? — неожиданно спросил подошедший к нему Робби.
— Дальше?
— Ну да, у нас же вроде бы есть дело.
Томас понимал, что друг прав, но ему так хотелось остаться.
— А мне казалось, что тебе тут нравится.
— Это верно, — сказал Робби, — и сэр Джайлз проявляет куда большую щедрость, чем я того заслуживаю.
— И что же?
— Все дело в Мэри, — пробормотал Робби и, в явном смущении, осекся.
— Беременна, что ли? — высказал догадку Томас.
Робби перекрестился.
— Похоже на то.
Хуктон уставился на снег.
— Если ты дашь ей достаточно денег на приданое, — сказал он, — Мэри будет вполне довольна.
— У меня осталось только три фунта, — ответил Робби. Дядя, сэр Уильям, дал ему кошелек с деньгами, которых предположительно должно было хватить на год.
— Думаю, вполне достаточно, — сказал Томас.
Разыгралась вьюга.
— Но тогда я останусь ни с чем! — возразил шотландец.
— Об этом тебе следовало подумать раньше, чем ты вспахивал поле, — назидательно заметил Томас, припомнив, как он сам здесь же, в Хуктоне, оказался из-за одной красотки в таком же затруднительном положении. Он повернулся спиной к холлу, где арфист и флейтист развлекали выпивох музыкой.