Склейки
Шрифт:
– Компромат на Волкова. Наверное. Точно не знаю.
Меня захлестывает волна самых разных ощущений: и восторг, и любопытство, и страх, и что-то еще.
Дима рассказывает.
Эдик зачастил в Думу. Ездил и ездил, и ничего в
этом не было удивительного: договаривался с депутатами об эфирах, выяснял расстановку сил – так
всем казалось. Но Эдик, видимо, зацепился за что-то более существенное. Деньги он нюхом
Иногда Дима ездил с ним. Все, что он увидел и узнал, он никогда бы не увидел, не будучи оператором.
Операторы – невидимки. Обычные люди долго не могут привыкнуть к включенной камере, к пугающей треноге штатива, к змеиному хвосту микрофона, к красному немигающему огоньку, но очень быстро забывают о присутствии оператора. Он составляет с камерой одно пугающее техническое целое. Рука его срастается с объективом, глаз закрыт кружком видоискателя, корпус прижат к аккумуляторам, ноги сливаются с ногами штатива.
Бывает так, что люди вздрагивают, когда оператор выныривает из-за камеры поправить микрофон или задернуть штору на окне; оператору могут не предложить чаю – не из пренебрежения, а оттого, что о нем забыли... Операторы не обижаются: они привыкли видеть всех, замечать детали и мелочи, смотреть одним глазом в видоискатель, а другим – по сторонам, оставаясь при этом незамеченными.
Кроме того, Эдик со свойственным ему снобизмом считал, что операторы тупы ровно настолько, насколько незаметны.
Итак, Эдик ездил в Думу: на заседания, за комментариями, просто поговорить. Он пользовался любыми поводами. Дима заметил, что с кем бы он ни общался, все равно в итоге оказывался в кабинете Волкова.
Он слышал обрывки разговоров.
– Рано еще, Эдик, рано,– говорил Волков, выпроваживая журналиста из кабинета.– Все я тебе дам, все покажу – когда придет время.
А потом Волков сменил интонации. С Эдиком в коридорах едва здоровался, разговаривал только по необходимости – на прямых эфирах и интервью, смотрел искоса и с неприязнью.
И Эдик изменил тактику. Он начал обхаживать Елену – первого Волковского помощника, но никогда не общался с ней при самом Волкове.
Иногда он исчезал с заседания Думы, и Дима был уверен, что Эдик шел к Елене: после таких исчезновений от Эдика чуть заметно пахло духами.
И вот на одном из заседаний, как раз во время выступления Волкова, Эдик махнул Диме, чтобы он сворачивал микрофон и выходил.
Дима двинулся к выходу.
– Только я почти ничего не успел,– предупредил он Эдика, а тот, приплясывая от нетерпения, сказал:
– Мы вернемся.
–
– Нет, поснимаешь там... кое-что, и пойдем доработаем. Хорошо?
– Ну давай, как скажешь.
Эдик и Дима двинулись по коридору к кабинетам контрольно-счетной палаты. В одном из них, нервно переминаясь с ноги на ногу, их ждала Елена.
– А если он придет? – спросила она, заглядывая Эдику в глаза.
– Не придет,– ответил Эдик.– Он только что начал читать доклад, так что у нас минут двадцать. Нам столько даже не надо.
– Ты никому не скажешь? – Она очень и очень переживала.
– Никому.– В голосе Эдика появилось еле слышное раздражение.
– А когда ты это покажешь...
– Кому?
– Ну ты ведь зачем-то их копируешь? Ты ведь хочешь это... потом... обнародовать? Нет? И вот когда ты обнародуешь... Как ты объяснишь, откуда это взялось?
– Скажу – зашел в кабинет Волкова, а документы лежали на столе.
– Но он ответит, что никогда не оставляет документов на столе. Это правда.
– Ну и что? Мое слово против его слова – вот и все.Елена еще немного посомневалась, но Эдик сказал:
– Леночка, время идет. Слышишь, Ленусь?
И она сдалась окончательно. Гремя связкой тяжеленных ключей, Елена открыла сейф, достала из него папку с документами и разложила бумаги на столе.
– Дим, поснимай,– сказал Эдик.– Вот сюда,– и выдал Диме новую кассету.
– Как тебе надо? – переспросил Дима, когда они с Эдиком склонились над столом.
– Сначала,– сказал Эдик,– общий план всех бумаг на столе. Потом – каждую отдельно, крупным планом, так, чтобы весь текст обязательно попадал в кадр. Подержишь секунды три – и следующую, хорошо?
Дима так и сделал. Минут через пятнадцать они были свободны и вернулись в зал, где Волков уже отвечал на вопросы.
Эдик никогда больше с Димой об этом не говорил, словно Димы там и не было. Возможно, он искренне так и считал.
– И что это может значить? – Я разочарована.
Вопросов у меня теперь больше, чем ответов. Дима трет виски – собирается с мыслями. – Как что? – говорит он наконец.– Мы знаем, что есть кассета. Так? – Так. – И что на ней было записано что-то важное. Так?