Склонен к побегу
Шрифт:
Поздней осенью 1941 года в результате немецкой бомбардировки, но не исключено, что и в результате умышленного поджога самими коммунистами, подобно поджогу Рейхстага, сгорели Бадаевские склады — ряд деревянных сараев, где хранились почти все запасы продуктов питания для Ленинграда. Земля, на которой стояли сараи, пропиталась расплавившимися маслом и сахаром. Люди собирали эту землю и употребляли в пищу.
К тому времени немцы подошли вплотную к городу. Подвоз продуктов по железной дороге прекратился и в Ленинграде начался жестокий голод. В обычных магазинах практически исчезли все продукты и карточки перестали отоваривать.
Были
Подвоз всех видов продуктов и сырья теперь осуществлялся только по льду Ладожского озера на грузовиках, которых в ту пору было мало, также как мало было и продуктов на другом берегу озера. Трамваи и автобусы встали прямо на улицах из-за отсутствия энергии. Поскольку ходить на работу пешком голодные люди не могли, власти ввели для всех работающих казарменное положение.
Погас свет в домах, перестали работать водопровод и канализация, а также отопление. Люди стали ходить на Неву за водой с ведрами или просто с кастрюлями — иногда за несколько километров.
Единственное, на что не повлиял голод, и что действовало безотказно в блокадном Ленинграде, это были законы военного времени. За одно только слово о сдаче города немцам человека расстреливали на месте.
В декабре 1941 года была установлена ежедневная норма хлеба 125 грамм. Эта норма распространялась на служащих (т. е. экономистов, бухгалтеров, счетоводов, плановиков, секретарей и т. п.), а также на иждивенцев и на детей. Рабочие у станков получали 250 грамм хлеба в день. Жиры и сахар перестали отоваривать совсем. Кру
пы выдавали 100 грамм на 10 дней. Люди стали есть клей, кожаную обувь, появились случаи людоедства.
У голодного населения появились вши. Эти насекомые удивительно чувствовали приближение смерти человека и наглядно демонстрировали это. У еще живого человека, но уже обреченного на близкую смерть, вши выползали из всех укромных мест на его лицо и висели на каждой волосинке, приготовившись сразу после наступления смерти покинуть труп…
Для отопления комнат в 25-30-градусные морозы, которыми отличалась эта зима, ленинградцы поставили «буржуйки», а в качестве топлива стали использовать мебель и книги. Однако не у всех были силы, чтобы превратить мебель в дрова. Многие не имели сил даже на то, чтобы отвезти на детских саночках труп умершего от голода родственника в морг, и все улицы, дворы и лестницы домов покрылись множеством трупов. Трупы лежали также и в квартирах. Гробов не было. Некоторые трупы были завернуты в простыни и одеяла и завязаны веревками наподобие кукол, другие валялись не прикрытые ничем. Люди умирали прямо на ходу. Идет — идет человек… Вдруг упал и ему уже не встать… Никто его не поднимал. Никто к нему не подходил. Другие редкие прохожие просто перешагивали через упавшего (может быть еще живого) и шли дальше своей дорогой, пока не падали и не умирали сами.
Иногда можно было видеть трупы с отрезанными частями, которые кто-то использовал как пищу. Морги, стихийно возникшие во всех садах и парках города, представляли собой штабеля трупов, уложенных прямо на открытом воздухе. Иногда очень редкие машины забирали трупы из этих моргов и увозили их в неизвестном направлении, но мне кажется очень маловероятным, чтобы их хоронили в землю, и, тем более, хоронили именно в том месте, где сейчас находится Пескаревское Мемориальное кладбище, ибо землеройных машин не было, а голодные
Абсолютно никакой медицинской помощи не существовало. Свидетельство о смерти выписывала регистратор ближайшей поликлиники просто со слов пришедшего
к ней еще оставшегося в живых родственника. Хотя военные заводы, выпускающие военное снаряжение, работали круглосуточно, не останавливаясь ни на час, хлебозаводы, начиная с 1-го февраля 1942 года на несколько дней перестали работать совсем и простые люди перестали получать даже свои 125 грамм хлеба в день.
В начале февраля 1942 года в Ленинграде умирало от голода ежедневно по 25000 человек. Это были старики и женщины — в основном коренные петербуржцы, и дети.
Коммунисты всегда отличались бесхозяйственностью. И сегодня продуктовые склады в Ленинграде больше похожи на помойки. Поэтому, было бы неудивительно, если бы эта бесхозяйственность привела к голоду в условиях войны.
Удивительно другое: не все люди в Ленинграде голодали. Теперь мы узнаём из той же коммунистической печати, что в Ленинграде в то время жили композиторы, которые писали коммунистические симфонии, что там жили музыканты, которые исполняли эти симфонии. Мы узнаём, что там же жили коммунистические писатели, которые «творили» произведения «социалистического реализма». А из окон правительственного дворца на Каменном острове по вечерам можно было слышать звуки танцевальной музыки и пьяные выкрики…
Мой знакомый, Алексей Хмиров, бывший номенкла-турщик Адмиралтейского завода, признался мне, что он сам и другие номенклатурщики получали во время голода такие хорошие спецпайки, что вовсе не голодали.
Другой мой знакомый, слесарь, в разгар голода был приглашен для небольшого ремонта на кухню Смольного. В качестве платы за сделанную работу повар небрежно отрезал ему… килограммовый кусок масла.
Какие-то люди продавали и выменивали на золото и драгоценности хлеб и другие продукты питания. Не всех в Ленинграде касалась карточная система!
В конце февраля 1942 года, после смерти от голода моих родителей, мой дядя воевавший на Ленинградском фронте, вывез меня из города по льду Ладожского озера, на своей фронтовой машине. Я очутился по другую сторону кольца блокады, на станции Войбоколово. В Войбоколове формировались эвако-поезда. Здесь же был продпункт. Каждый эвакуированный из Ленинграда житель получал здесь паек: какое-то количество черных, твердых как камень, сухарей. Обезумевшие от голода люди сразу съедали эти сухари и, конечно, умирали. Желудок, отвыкший от переваривания любой пищи, не мог справиться с такой нагрузкой. У людей начинался понос, который скоро переходил в энтероколит. Мужчины и женщины, нисколько не стесняясь друг друга, беспрерывно оправлялись где придется, садясь рядом друг с другом. И тут же некоторые из них умирали. Другие умирали уже в теплушке эвако-поезда, и живые сразу же выбрасывали их из теплушки на ходу поезда, как падаль.
Отчетливо помню, что тут же, в Войбоколово, стоял длинный товарный состав, на каждом вагоне которого по-английски и по-русски было написано: «продукты героическому Ленинграду». Но никто не посмел вскрыть хотя бы один вагон и вместо смертельных для дистрофиков черных сухарей выдать им что-нибудь действительно съедобное, тем более, что продукты достались коммунистам от союзников бесплатно, в порядке гуманной помощи. «Но зачем? — рассудили коммунисты. — В России народу хватит. Пусть эти умирают. Продукты мы отдадим тем, кто нам сейчас нужен».