Скобелев, или Есть только миг…

Васильев Борис Львович

Генерал спешился, низко опустил голову, продолжая стоять спиной к противнику. В кустах послышался шум, негромкие команды, людской говор. Какой-то казак взял у Скобелева коня, а к генералу подошли его помощники.

– Вот и все, – тяжело вздохнул Скобелев.

– Не стоит отчаиваться, Михаил Дмитриевич, – тихо сказал Паренсов.

– Солдат-то каков, а? Отважный, упорный, инициативный. А мы их – в землю, в землю! Щедра держава наша на солдатскую кровь. У тебя есть водка, Кухаренко?

– Станишники, у кого фляжка не с водой? –

Полковник вернулся, протянул генералу. – Местное, красное.

– После этой войны ещё краснее будет. – Скобелев отхлебнул, отдал Тутолмину.

– А турки не стреляют. Глотнёте, Пётр Дмитриевич?

– Не откажусь. – Паренсов пригубил, вернул фляжку Кухаренко. – Пойдём, что ли, Михаил Дмитриевич?

Командиры молча шли позади отступающих частей. Шорох кустов, топот, голоса, звон оружия постепенно удалялись.

За обратным скатом хребта стояли казачьи кони; на них переложили раненых и грузы, и все ускорили шаг.

– Как бы черкесы не нагнали, – сказал Паренсов.

– Осетин поопасутся, – проворчал Кухаренко.

Скобелев хотел что-то сказать, но впереди, в низине послышались голоса, лошадиный храп. А, пройдя поворот, в густых уже сумерках увидел еле тащившуюся батарею.

– Почему отстали?

– Орудие провалилось, спасибо, казаки помогли, – ответил хриплый сорванный голос.

Скобелев узнал командира батареи: на сей раз он был в форме. На лафетах, передках, зарядных ящиках лежали люди.

– Почему раненых казакам не отдали? Тащитесь еле-еле.

– Им уж все равно, – тихо ответил Васильков.

– Убитых вывозишь?

– Убитый – тоже солдат.

– Тоже солдат, – вздохнул генерал. – Веди батарею, мы позади пойдём.

Без помех они добрались до исходного рубежа, откуда в предрассветном тумане уходили в бой. Скобелев сразу же прошёл к себе, написал боевое донесение и памятную записку о представлении к наградам есаула Десаева, подъесаула князя Джагаева, хорунжего Прищепу, нескольких казачьих офицеров и штабс-капитана Василькова. Написав последнюю фамилию, сказал Млынову:

– Узнай, из какой бригады была батарея.

Походил, снова сел и написал личную записку Паренсову: «Пётр Дмитриевич! Спасибо тебе за труды и советы: работать с тобою мне было весьма отрадно. Извини, что лично не попрощался: сил нет, и на душе кошки скребут. При случае скажи барону, что генерал Скобелев заболел и отныне числит себя в резерве…»

Затем наскоро перекусил, приказал приготовить пару для дальней поездки, собрал походные чемоданы и, ни с кем не попрощавшись, глубокой ночью выехал вместе с Млыновым неизвестно куда…

Глава шестая

1

Император Александр II пил утренний кофе с другом детства графом Адлербергом на свежем воздухе. Сообщений о сражении ещё не поступало, но Государь был мрачен, и разговор не вязался. Свита скованно перешёптывалась, и только Адлерберг

что-то говорил о дальновидности цесаревича Александра Александровича, командовавшего Рущукским отрядом.

– Его энергия и суровая распорядительность достойны всяческого восхищения, Ваше Величество. Воистину он – державный сын державного отца.

– А Бореньке исполнился бы годок с месяцем, – вдруг вздохнул Александр. – А прожил всего-то сорок два денька. Бог мой, как несправедлива порою бывает судьба, граф.

Боренька Юровский был внебрачным сыном Александра, и Адлерберг тактично замолчал. Он уже ругал себя, что так некстати помянул о талантах цесаревича, ибо из всех его талантов самым заметным было пристрастие к неумеренным возлияниям. На счастье, показался дежурный генерал Шёлков.

– Безуспешно, Ваше Величество.

– Опять? – Александр беспомощно развёл руками. – Каковы подробности?

– Подробностей в депеше не сообщается, Ваше Величество. Для личного доклада сюда выехал Его Высочество главнокомандующий со штабом.

– Ступай. – Александр встал, руками зацепив чашку: Адлерберг едва поймал её на краю стола. – Я хочу обдумать положение. Как только прибудет мой брат или князь Имеретинский, немедля проведите их ко мне. – Он пошёл к дому, но остановился. – Это – роковой день, граф. Тотчас же сообщи в Царское Село Ребиндеру, чтобы он возложил розы на могилку Бореньке.

Загадочность этого первого распоряжения императора после сообщения о разгроме под Плевной может быть объяснена только полной растерянностью, поскольку никакой логики здесь усмотреть было невозможно. Логика появилась, когда прискакал шатающийся от усталости светлейший князь Имеретинский.

Он вошёл без доклада и остался у дверей, чтобы отдышаться. Увидел бледного Криденера, растерянного Непокойчицкого, трясущегося Левицкого и самого Государя, молча сидевшего в кресле у стола. А по кабинету метался главнокомандующий, топоча сапогами и выкрикивая бессвязные фразы:

– Он стар, стар и бездеятелен! Это не начальник штаба, это – развалина. Рамоли! Он подтвердил цифры Криденера, взятые с потолка. Откуда они, откуда, Криденер? Кто ответит? Кто ответит Государю, я спрашиваю? Кто позволил Шаховскому изменить диспозицию? Где он, сказался больным, старая лиса? Он разорвал боевую линию, он повинен в нашей неудаче, он!..

Тут великий князь столкнулся с Имеретинским и замолчал. Потом беспомощно развёл руками.

– Вот, светлейший брат мой. Вот ваши глаза и уши. Он подтвердит мои слова.

– Его Высочество неверно определил результат вчерашнего сражения, – негромко сказал Имеретинский. – Он назвал его неудачей, а это – поражение. Государь. Это – разгром, вследствие которого мы потеряли не менее восьми тысяч человек.

– Всю правду, – вздохнул император. – Все кричат о дурно проведённой подготовке, о каких-то перестроениях, а я хочу знать причины, а не следствия.