Скобелев
Шрифт:
– Это как же?
– удивляется в свою очередь Скобелев-отец.
– А так... Хотел я тогда, когда закрыли университет, уехать доканчивать курс за границу, ты не дал денег, и я должен был юнкером в кавалергарды поступить. Там ты мне не давал денег, чтобы достойно поддерживать блеск твоего имени - я должен был в действующий отряд противу повстанцев в Польшу перейти. В гусары. В гусарах ты меня не поддерживал...
– Только постоянно твои долги платил, - как бы в скобках вставляет отец.
– Ну! Какие-то гроши... Не поддерживал... Я должен был в Тифлис перейти... В
– И отлично сделала!
– За то судьба тебя и покарала, судьба всегда справедлива.
– Это как же?
– А то, что я старше тебя теперь!..
– Мальчишка!
– Так не дашь денег?..
– Нет...
– Ну, так прощайте, генерал!..
И они расходились.
Он очень любил своего отца и им был горячо любим, но такие сцены постоянно разыгрывались между ними. Сыновняя любовь его, впрочем, была совсем чужда сентиментальности. Как-то он сильно заболел в Константинополе. Недуг принял довольно опасный оборот. Скобелев-отец случайно узнает об этом. Встревоженный, он едет к сыну.
– Как же это тебе не стыдно...
– Что такое?
– Болен и знать мне не дал.
– Мне и в голову не пришло!..
Старик был очень расстроен. Скобелев-сын заметил это и извинился...
– Не понимаю, в чем моя вина?
– обратился он потом к своим.
В другой раз Дмитрий Иванович приехал в зеленогорскую траншею к сыну.
– Покажи-ка ты мне позиции... Где у тебя тут поопаснее?
– Ты что ж это набальзамироваться хочешь? Или старое проснулось?
– Да что ж я даром, что ли, генеральские погоны ношу...
И старик выбрал себе один из опаснейших пунктов и стал на нем.
– Молодец, "паша", - похвалил его сын.
– Весь в меня!..
– То есть это ты в меня...
– Ну, дай же что-нибудь моим солдатам...
– Вот десять золотых...
– Мало...
– Вот еще пять...
– Мало...
– Да сколько же тебе?
– Ребята... Мой отец дает вам по полтиннику на человека... Выпейте за его здоровье...
– Рады стараться... Покорнейше благодарим, ваше-ство!..
Старик поморщился... Когда пришло время уезжать:
– Ну, уж я больше к тебе сюда не приеду.
– Опасно?
– Вот еще... Не то... Ты меня разоряешь... Сочти-ка сколько я должен прислать сюда теперь...
– Вот... Смерти не боится, а над деньгами дрожит. Куда ты их деваешь?
– Да у меня их мало...
Потом, когда Дмитрий Иванович умер, Скобелев мог вполне оценить мудрую скупость своего опекуна. Ему досталось громадное имение и капиталы, о существовании которых он даже и не предполагал.
– К крайнему удивлению своему, я богатым человеком оказался...
Потом Скобелев с летами изменился. В нем не осталось вовсе мотовства, но там, где была нужда, он раздавал пособия щедрой рукой... "Просящему дай" действительно он усвоил себе этот принцип вполне и следовал ему всю свою жизнь. Его обманывали, обирали - он никогда не преследовал виновных в этом... Раз лакей утаил "три тысячи", данных ему на сохранение.
–
– Потерял.
– Ну и дурак!
– Как же вы оставляете это?
– говорили ему.
– Ведь, очевидно, он украл их.
– А если действительно потерял, тогда ему каково будет?
В другой раз один из людей, которым Скобелев доверял, вынул бриллианты из его шпаги и продал их в Константинополе... Хотели было дать делу ход, как вдруг узнает об этом Скобелев.
– Бросьте... И ни слова об этом.
– Помилуйте... Как же бросить...
– Страм!..
– Так нужно хоть бриллианты выкупить. Ведь сабля жалованная!
– Забудьте о них. Как будто ничего не случилось...
При встрече с виновным он не сказал ему ни слова...
Только перестал подавать ему руку... Даже не прогнал его.
– Я его оставил при себе ради его брата...
Потом этот брат, которого за отчаянную храбрость и находчивый ум любил Скобелев, еще ужаснее отблагодарил генерала за доброту и великодушие, внеся в его жизнь самую печальную страницу, и заставил его еще недоверчивее относиться к людям...
XI
Доступность Скобелева была изумительна. Нужно помнить, что оп принадлежал военной среде, среде, где дисциплина доходит до суровости, где отношения слагаются совершенно иначе, чем у нас. Тем не менее каждый от прапорщика до генерала чувствовал себя с ним совершенно свободно... Скобелев был хороший диалектик и обладал массой сведений, он любил спорить и никогда не избегал споров. В этом отношении все равно - вольноопределяющийся, поручик, ординарец или другой молодой офицер-раз поднимался какой-нибудь вопрос, всякий был волен отстаивать свои убеждения всеми способами и мерами. Тут генерал становился на равную ногу. Споры иногда затягивались очень долго, случалось до утра, и ничем иным нельзя было более разозлить Михаила Дмитриевича, как фразой:
– Да что ж... Я по дисциплине не смею возражать вам!
– Какая дисциплина! Теперь не служба... Обыкновенно недостаток знаний и скудоумие прикрывается в таких случаях дисциплиной...
Он терпеть не мог людей, которые безусловно с ним соглашались...
– Ничего-то своего нет. Что ему скажешь-то для него и свято. Это зеркала какие-то.
– Как зеркала?
– А так... Кто в него смотрится, тот в нем и отражается...
Еще больше оскорблялся он, если это согласие являлось результатом холопства...
– Могу ли я с вами не соглашаться, - заметил раз какой-то майор.
– Вы генерал-лейтенант!
– Ну так что ж?
– Вы меня можете под арест.
– Вот потому-то на вас и ездят, что у вас не хватает смелости даже на это...
– ...У нас всякого оседлать можно, - говорил Скобелев.
– Да еще как оседлать. Сесть на него и ноги свесить... Поэтому что своего за душой ничего, мотается во все стороны... Добродушие или дряблость, не разберешь. По-моему, дряблость... Из какой-то мокрой и слизкой тряпки все сделаны. Все пассивно, косно... По инерции как-то - толкнешь - идут, остановишь - стоят...