Скобки икса. Литературная критика

Акулов Александр

Выбрать стихотворный фрагмент из творений Драгомощенко для некоей сверхантологии (такой антологии, в какую за эстетические прегрешения не попадают лермонтовское стихотворение "Выхожу один я на дорогу", блоковское "По вечерам над ресторанами" – "Незнакомка") весьма и весьма сложно.

И все же я такой фрагмент выбрал. Там нарушался синтаксис, связь мыслей и многое. Так кого это интересует? Важнее результат! Но вдруг ни с того ни с сего испугался филологов с калькулятором в руке, заменил отобранное на более спокойную начальную строфу из первой элегии. К сожалению, выбранного не сохранил. А наизусть мог запомнить и нечто другое.

Так

не этот ли фрагмент я наметил?

Пока, одетый глубиной оцепененья,

невинный корень угли пьет зимы

(как серафимы жрут прочь вырванный язык,

стуча оконными крылами),

и столь пленительны цветут – не облаков —

системы сумрачные летоисчислений.

Весы весны бестенны, как секира мозга,

и кровь раскрыта скрытым превращеньям

как бы взошедшего к зениту вещества,

откуда вспять, к надиру чистой речи,

что в сны рождения уводит без конца

и созерцает самое себя в коре вещей нерасточимых.

Или этот?

"Что связует, скажи, в некий смысл нас, сводит с ума?"

Тьма

быстролетящего облака, след стекла, белизна.

Циферблата обод.

Величие смерти и ее же ничтожность,

парение мусора в раскаленном тумане стрекоз.

Никуда не уходим.

Колодцы, в полдень откуда звезды остры,

но книгой к чужому ветвясь.

И всегда остается возможность,

песок

и стоять.

И какое-то слово, словно слепок условия,

мир раскрывает зеркально по оси вещества…

А вот что я оставил:

Параллельный снег.

Звериный дым ютится по неолитовым норам ночи.

Понимание заключено в скобки глаз, покусывающих белое.

И мозг, словно в лабиринте мышь.

Ты видишь то, что ты видишь.

Мир притаился. Ты только дичь,

ступающая с оглядкой по ворсу хруста.

Стайерство не касается эссе. Эссе Драгомощенко коротки и чрезвычайно многословны, порой состоят из одного пространного предисловия к чему-то, а чаще нескольких предисловий-суесловий… Фигаро там, Фигаро здесь, растекаемся мыслью – хотите, мысью (белкой) – по тридцати и более древам. Здесь Драгомощенко схож со всеми постструктуралистами сразу и отнюдь не выдвигает себя в первые их ряды. Он работает в том же ключе и духе: текст у него и есть "читатель", "зритель", "интерпретатор"… Вот она суть всех этих Деррида-Делезов-Гваттари!

И все же не надо сбивать всех постструктуралистов в одну кучу. Камлание камланию рознь. Кто-то нахваливает исключительно позднего Фуко (чаще это имя относят к структуралистам), а некто – Делеза. Для Драгомощенко Феликс Гваттари – высший авторитет. Так явные идеологические недоразумения возникли между А. Драгомощенко и руководством философского кафе на Пушкинской, 10 (не ирония ли вход с Лиговского проспекта?).

Однако об исходном. Всякие стрижи летают над Парижем. Видимо, Анатолию Власову (учредителю кафе), стартовая площадка (Латинский квартал) показалась совсем иной. Практически все забывают о запоздалом открещивании Э. Гуссерля и Л. Витгенштейна от собственных главных творений. Как, впрочем, Гитлера от "Моей борьбы". И без того ясно: текста не существует, он – не что иное, как фиктивная совокупность контаминаций. В отличие от относительно уловимо-реальной здесь-теперь-так речи. А логика?

Любая формализованная логика, в том числе Л. Витгенштейна, донельзя вторична, искусственна и не является какой-то начальной точкой.

В работе "Тень чтения" Д. делает вид, что не понимает смысл именования "Маленькие трагедии"… Однако ясно, что речь идет всего лишь об объеме данных произведений и авторской скромности Пушкина; никакого оксюморона нет, как нет и усложненного толкования наподобие противопоставления новой бытовости хтоническим силам античной трагедии, и близко не подразумевается "интериоризация Океана" и прочее. И все же Д. и дальше продолжает вышивать гладью по канве. Но, конечно, при этом заведомое переигрывание (логически избыточный перебор), например «Моцарт – Мосарт – МСРТ – анаграмма "СМРТ" – СМеРТ», слишком характерно для литературоведческого анализа в России, выступает в виде знака усердия, желания не пропустить ничего, собрать обязательно все грузди, какими бы они ни были.

Есть тексты-междумирки, например "Подкожная зима". Пригодная для какой-то зарисовки доктрина, точнее сеть микродоктрин, начинает претендовать на всеобщий диктат. А ну, наденьте, люди, сброшенную кожу змеи! Но даже красивую змеиную оболочку отодвигают ногой с тропинки.

Нарушение всех мыслимых правил риторики, женскую логику – если хотите, абсурдизм, обычную для рассматриваемого автора игру в бисер наглядно можно увидеть в эссе "Здесь". До хлыстовского говорения "на иных языках" совсем недалеко.

Что может дать серия разрозненных утверждений о ничтожных вещах? В том случае, если это ничтожное не совсем уж примитивно? Надежду, что появится ничтожное откровение. А если художественной прибавочной стоимости так и нет? Действительно нет, сколько ни жди. Задача литератора – обмануть читателя. Впрочем, подобные вопросы нужно относить к собственно прозе.

В разных текстах Д. почти всегда можно обнаружить неявную фразу А. Моруа: "А видели вы когда-нибудь, как течет река?", но не только. Калейдоскопичность удивительная. Что возглашали работники Пушкинского Дома, услышав: "Такое говорите, а у вас в штате Аркадий Драгомощенко?" – Конечно, "свят, свят, свят…"

Спрашивается: "Для чего потребны умолингвистические аберрации?" Ответ: "А хотя бы для подыскания уровня, достойного для создания того, что продолжило бы, скажем, «Симфонии» Андрея Белого, скомпенсировало явный провал в начинаниях последнего". Поэзия как вид литературы разрушается. Да что травить байки! Она уже кардинально переделана, расцвела специфическими фиалками Маяковского. Этого не видят только никто – пустые места, по инерции с чем-то себя отождествляющие. Исчезла поэтическая тематика как таковая. Так попытаемся же создать поэтическую прозу. Как раз здесь не всё исчерпано. И вот роман Аркадия "Китайское солнце" (хотя, как и "Фосфор" того же автора, скорее большое эссе смешанного типа [miscellanea – окрошка] со смешанной техникой и наличием изрядных вкраплений нетрадиционной мемуаристики). Кто хочет, пусть закрасит часть предложений непроницаемой краской. Кто-то предпочтет фильтровальную установку, а некто опять ассенизационную по-маяковски… Разного много, на разное настроение. Кто-то сможет разнести по разным этажам – испечь "Наполеон". То, что останется в сиюминутно открывшемся поэтическом слое, будет весьма недурно. Напротив, известная трилогия того же А. Белого отличатся ровностью стиля, но, к сожалению, в ней утеряно многое из того, что было в "Симфониях". Сравнивать ее с полотнами-"сонатами" Чурлёниса уже никому не придет в голову. Как быть?