Сколько длятся полвека?
Шрифт:
Сверчевский потянулся за бумажником.
— Платить не надо.
Он узнал этот ее безапелляционный жест рукой.
— Я здесь работаю. Раньше вон на той эстраде. Теперь — на кухне. Нет, нет, мне не нужны деньги, не смей… Мы никогда не увидимся. У меня есть вещи, твои подарки. Я верну. Дай визитную карточку.
Наморщив лоб, она читала.
— Это кошмарно: Сверцзевски. Хорошо, что ты скрывал фамилию.
Уже когда его не стало, на Кленову поступила посылка. Сотрудники, распечатавшие
В Лодзи он носил по комнате маленького Кароля. Попросил Владу распеленать.
— Хочу почувствовать его вес.
Снова ходил, подрагивал плечом.
В ночь Сильвестра достал фотографию — ту, из Америки, — и подписал Владе.
Влада, прочитав, содрогнулась. Новогодние пожелания звучали предсмертным напутствием. Он желал ей счастья, советовал, как растить сына, призывал полугодовалого Кароля, «когда будет нужно, погибнуть и кровью доказать любовь и преданность нашему народу».
— Какая гибель? Зачем ты это пишешь? Что тебя мучит?
— Раньше я думал: жаль, что моя Влада такая молодая. Теперь я понял: это хорошо. Ты его поставишь на ноги… Не могу избавиться от дурных предчувствий. Вероятно, я суеверен.
У сестры Хени, все на той же Добра, 4, он, опустив голову, шагал из комнаты в комнату — дверь против двери через коридор.
— Как маятник, туда — сюда. Не поспеваю за тобой, ничего не слышу, — взмолилась Хеня.
Круто, все так же не поднимая головы, он замер перед ней.
— Когда я умру, люди поймут, зачем я жил, почему бывал жесток.
С Мечиславом Шлееном велась долгая беседа о его здоровье.
— Достаточно уже моей базедовой, моей стенокардии, — прервал Метек. — Примемся за тебя. Ты пьешь больше, чем принято на приемах. Грубишь чаще, чем дозволено вице–министру.
— Больше, чаще… Меня преследуют мысли о смерти.
— Надо отдохнуть. Ты сейчас в лучшей своей поре…
— Я читал стихотворение, русское или польское: к человеку наконец привалили счастье, любовь, достаток. Следом — смерть…
— Ты спятил. Война кончилась.
— Кончилась? Каждый божий день на мой стол кладут сводку: убитые, раненые; убитые, раненые. Поляки, польскими пулями. Так не может длиться.
— Не будет, — заверил Шлеей. — Кровопролитию положим конец… Когда умирает один человек, это трагедия; когда умирают тысячи, это только статистика.
Шагавший, как всегда, из угла в угол Сверчевский пораженно остановился.
— Статистика? Доля исторической правды…
— Скорее государственного цинизма, — не согласился Шлеен.
— Такое изрекается с политического Олимпа.
— Черчилль не сказал о миллионах.
Шлеена вдруг покинула назидательная невозмутимость.
— Да, да, о миллионах. Когда уничтожаются и Олимпы, и политики, и полководцы, и статистики… Я всего лишь скромный
Метека уносило в высь философских обобщений, Сверчевского же притягивало земное, близкое. Он закурил и виновато загасил папиросу, придавив о дно пепельницы.
— Черт те что себе позволяю. Курю при тебе… — Сверчевский вдруг рассмеялся.
— Про меня с похвалой пишут в газетах. Но никто не говорит, что я — добрый и умный. Журналисты — ненаблюдательный народ.
Шлеен не умел легко перестраиваться на веселый лад.
— Наша идея велика, бессмертна, — наставительно продолжал он. — Но те, о ком мы говорим, способны изрядно напакостить. Стрелять легче, чем убеждать. Крепкий кулак весомее слова…
— Неплохо сказано насчет стрелять и убеждать, про тяжелый кулак. Я воспользуюсь. Хочется выглядеть мудрым и добрым.
— В том есть историческая необходимость, Кароль.
— Для меня в данный момент — служебная. Завтра отправляюсь инспектировать юго–восточные гарнизоны. Горы, леса… Когда там будет мир и порядок, Польша вздохнет облегченно. Может быть, я избавлюсь от своих идиотских предчувствий.
Он порывался уйти, но снова садился или начинал ходить, вертел в руках портсигар.
— Мы к этому вернемся, когда я вернусь. Хороший каламбур?
Шлеен успокоил: это не каламбур.
Прощаясь, он обнял, поцеловал Шлеена.
23 марта 1947 года самолет вице–министра вылетел из Лодзи и в 15.45 приземлился в Кракове.
Вместе с командующим округом генералом Прус–Венцковским Сверчевский обсудил план и маршрут инспекции. Краков, Жешув, Ярослав, Санок, Перемышль, Балигруд. Расписано до минуты.
Однако, вопреки программе, Сверчевский предложил Венцковскому съездить в Вавель. Прус–Венцковский вежливо удивился.
— Ни разу в жизни там не был, — оправдывался вице–министр.
Еще больше удивился Венцковский, когда Сверчевский решил встретиться с ректорами высших учебных заведений Кракова.
Перед вами, заверил он, не генерал и не вице–министр, а гражданин Польши, который много поездил по свету и немало повидал. Которого волнует будущее страны.
Он рассуждал о традициях Краковского университета, о польской культуре и интеллигенции.
В Саноке Сверчевский обрадованно принял приглашение рабочих вагонного завода. Обязательно, обязательно придет. Давно мечтает поговорить с рабочими. По душам, без речей и президиума. Только вернется из Балигруда…
В ходе инспекции вице–министра интересовал быт солдат и офицеров, методы обучения, воспитания, состояние казарм, борьба с Украинской повстанческой армией (УПА), а также с отрядами «ВиН» и «НСЗ».