Сколько много всего!..
Шрифт:
Все это было. Но поросло не только быльем, но травой — в колено. Другие времена, другие люди. Мои молодые хозяева хоть и с ворчаньем, но кое-что сажают, растят: «Сколько много всего!» Но большую часть усадьбы я выкашиваю.
На соседних подворьях — нашего хуже. Там — квартиранты живут или новые люди, но прок один.
Все долгое лето ходил по затравевшему огороду молодой переселенец Саша из Самарканда, чесал в затылке и вслух размышлял:
— Бомжей нанять
У других соседей — тоже молодых и бедствующих — переселенцев играет по весне кровь. Они копают свой огородишко, даже нанимали махонькую «тарахтелку», которая землю пашет. Что-то сажают. Но быстро остывают. Огород зарастает травой. По осени жалуются: «Земля плохая». Рядом у них — советчик, Иван Александрович, старый хуторянин, у него огород — картинка. Поначалу он подсказывал да советовал: «Тах-то вот надо… И тах-то вот…» Но потом все понял и лишь горестно вздыхал, глядя, как у молодых соседей посаженное сохнет, кукожится и полоняет огород пустая трава; он вздыхал да у меня порой спрашивал: «Это чего ж такое? Молодые, здоровые… и бабка у них еще не старая. Пять лбов… И только музыка да телевизор». «Значит, не припёрло», — отвечаю я. — «Да как же не приперло? Жалятся: жить не на что». — «Нет, значит не припёрло», — стою на своем, потому что помню прежнюю жизнь, свои годы детские, молодые. А еще недавнее, огда жили в соседстве, так же квартируя, русские беженцы из Чечни. Нынешние, из Средней Азии, приезжают, на старом месте что-то продав, даже порою мебель оттуда привозят в контейнерах. Русские из Чечни бежали голяком, все оставив, лишь себя да детей спасая. Такие вот бедолаги у тетки Фроси, в малой кухонке поселились через забор от меня. Муж, жена и две дочери: школьница и студентка. Обезножевшая тетка Фрося отдала квартирантам свой уже запущенный огород: целых восемнадцать соток заросшей бурьяном земли. И они не стонали, не жаловались, но с ранней весны вгрызлись в эту землю. Работали вечерами, по ночам да в редкие выходные, потому что глава семьи, бывший инженер, по двенадцать часов на стройке ишачил, в тридцати километрах от поселка, хозяйка — медсестра, старалась в больнице побольше «смен» набрать. Но всё успевали, и в первое же лето соседский огород ожил, поднялся, словно вскипел и запенился радугой цвета, плодов. Водопад алых и желтых помидоров, на шпалерах, в человеческий рост, россыпи сизых баклажанов, багровых перцев, лук, чеснок, плетучая фасоль, кабачки, головастая капуста и, конечно, картошка — рябило в глазах от плодов и цвета.
Еще одни новые молодые соседи наполняют водой огромный бак для воды и, вернувшись домой после работы, сидят в нем, прохлаждаясь, с бутылками пива.
И ведь все они — народ не больно богатый. А переселенцы из Средней Азии — те и вовсе: оформляют наше гражданство, ищут работу, которой в поселке не враз и сыщешь. На копейки живут. Но вот «земля плохая». И не только у них. Мои молодые хозяева порой такую же песню поют: «Земля плохая». А я им под нос сую старую фотографию, где они — еще малыми ребятишками помогают мне картошку копать: ядреную, в кулак.
Никого я особо не корю: другие времена пришли, стало легче жить. Можно, вернувшись с работы, на крылечке сидеть, включив громкую музыку, не боясь, что придется зимою от голода пухнуть. Это — хорошо. Наверное, только у нас, людей старых, с долгой, порою горькой, памятью, осталась в душе благодарность к той земле, которая не дала умереть. В далекой казахской пустыне или здесь, возле старого дома, из которого нынче пришлось мне уйти к другому подворью. Пришли туда осенью. Усадьба тоже большая. Но травы, бурьяну всякого — в пояс. Молодые мои помощники тут же сообразили: «Надо бомжей найти, заплатить, и они все повыдирают». Я посмеялся, свое предложил: «Может, бычка купим?» Меня со вздохом, но поняли. Помаленьку траву убрали и даже успели посадить смородину, яблоньку, тюльпаны.
Теперь ждем весны. Маленький Митя порой говорит: «Будет лето, тепло. Будет огоёд. Там будут огуйцы, помидои, мойковка, свекла, — он все помнит, перечисляет старательно. — Бакляжаны, люк, кабачки, укёп, яблоки, смоёдина, вишенка, сливы, гюши… — его заносит все выше в сладких грезах, он поет и поет. — Абикосы, пейсики, омашки, бахотки… Сколько много всего!» — заключает он радостно.
Соглашаюсь с ним. Старый — что малый. Тем более что речь о нашем огороде: пядь земли, но родной, под высоким просторным небом.