Сколько стоит человек. Тетрадь девятая: Чёрная роба или белый халат

Керсновская Евфросиния Антоновна

Нет, для этого недостаточно надеть резиновые сапоги и вздрючить на хребтину тяжелый и ужасно неудобный кислородный аппарат. И даже пройдя самый обстоятельный инструктаж и расписавшись в полудюжине увесистых фолиантов, еще нельзя сказать, что ты уже знаком со всеми каверзами и неожиданностями, с которыми приходится сталкиваться при ликвидации аварийного положения на шахте. Со всеми этими тонкостями нужно столкнуться и, столкнувшись, набить шишки.

Первую «шишку», едва не оказавшуюся для меня роковой, набила я буквально в первый же день моей горноспасательской деятельности.

Горноспасатели

отгораживали перемычками [19] завалы, через которые кислород проникает к месту пожара; из завалов же просачиваются в шахту продукты неполного сгорания, в том числе угарный газ. Особенно опасен он тем, что не имеет ни запаха, ни цвета. Удельный вес его равен единице. И замечаешь его присутствие обычно слишком поздно, при полном сознании уже не хватает сил, чтобы спастись бегством. Теоретически это известно всем, но лучше всего познается эта истина, как и множество других, на собственном опыте.

19

Перемычка — глухая кирпичная стена, наглухо закрывающая штрек (продольную выработку) или печку (поперечную выработку).

За приобретение этого опыта я чуть было не заплатила жизнью.

Нас было много. Горноспасатели, снабженные кислородными аппаратами и обушками, вырубали ложе для кирпичной кладки. Подсобники подносили им кирпич и раствор. Я сбросила телогрейку и каску и повесила их вместе с аккумулятором на колышке, вбитом в стойку. А сама, засучив рукава, размешивала, или, как говорится, «гарцевала», раствор из песка, цемента и воды, заготовленных возле дощатого корыта, вернее ящика для раствора. Несмотря на минусовую температуру, я обливалась потом. Смотреть по сторонам было некогда.

Несколько раз ко мне подбегал молодой специалист инженер Усков и задавал один и тот же вопрос:

— Керсновская, голова не болит?

— Нет, не болит, — был стереотипный ответ.

Болеть-то она и правда не болела, но вскоре я стала замечать, что она немного кружится. Приписала я это усталости и довольно-таки противному запаху бензола.

Работать приходилось тем более напряженно, что все могли по очереди выходить подышать на свежую струю, а меня сменить было некому. Скорее, скорее!

Но что это? Лопата как будто к днищу приросла. А, понимаю, она под гвоздь попала. Надо выдернуть! Но отчего же я не могу ее выдернуть? Лопата такая тяжелая… Руки сами разжимаются… Лопата погружается в раствор…

Догадка быстрая, как молния: все ушли, я — одна. И я угорела!

Спасаться! Скорее спасаться!

Машинально я потянулась за телогрейкой. Рука чуть приподнялась и бессильно упала… Ноги стали подгибаться.

«Три минуты — и смерть…» — мелькнуло в голове.

Ноги как из ваты. Нечеловеческим усилием я рванулась к люку, проделанному в бункере. Все вертится… Под ногами нет ничего. Или нет — к ногам приклеена

вся шахта. Надо оторваться! Я рванулась. Люк надвинулся на меня. Смутно помню, что с грохотом куда-то качусь.

— Ну что, хлебнула?

Надо мной улыбающаяся физиономия начальника шестого участка Соломко. Рядом Илюша Сухарев, горный мастер. Отчего они вверх ногами? Нет, это я лежу на трапе вниз головой. Меня тормошат, помогают встать. Все перед глазами плывет. Я стою, беспомощно хватаясь за воздух руками. Кто-то надевает на меня телогрейку, нахлобучивает каску, сует в руки аккумулятор:

— Ступай на-гора! Продышись!

Иду по штольне и покачиваюсь, налетая то на один, то на другой борт.

— Ну и хватила хмельного! — слышу насмешливый голос Соломко.

Смеется! А ведь еще немного и — всё… Теперь я на практике знаю, что такое — угарный газ.

Реверс

Чего греха таить: мы, шахтеры-забойщики, смотрим на рабочих участка вентиляции свысока. Но это в «мирное время». Когда же создается аварийная ситуация, то волей-неволей приходится ежечасно оглядываться на тех, в чьих руках воздух, а следовательно и жизнь.

Мы помогали горноспасателям ставить перемычку в заброшенном уже забое. Печка соединяла его с вентиляционной штольней, по которой с большой скоростью неслись клубы дыма с аварийного участка. Обычную (деревянную, с дверкой) перемычку сняли и устанавливали кирпичную, на растворе.

Горноспасателей-кладчиков было двое. Нас, подсобников, было пятеро, в том числе вольный начальник участка немец Фрей, очень старательный и заботливый, но худющий — «в чем душа держится» (не зря его кличка была Цыпленок). Был еще Розенберг — молоденький немец из военнопленных. Очень трусливый парень, который больше мешал, чем помогал, за что не раз выслушивал: «Жаль, что не тебя в Нюрнберге повесили!»

Настоящих работников было трое: механик Штамп, бурильщик Йордан и я.

«Сделай дело, потом гуляй смело» — с этим мудрым правилом, однако, не соглашаются лодыри всех времен.

Работа подвигалась слишком быстро, с точки зрения горноспасателей, которые опасались, что если они закончат кладку перемычки заблаговременно, то их могут, не ровен час, послать на помощь другим кладчикам. Поэтому они «тянули резину», усаживаясь отдыхать, чтобы дотянуть до конца смены (горноспасатели работали по шесть часов, мы — по восемь).

Меня всегда выводило из себя недобросовестное отношение к работе. Но если особого рвения трудно требовать от заключенных, голодных и обездоленных, то ведь горноспасатели — вольные, притом они хорошо получали. Самое возмутительное — это нежелание учесть, что работа опасная, ведь в каких-нибудь трех-четырех метрах под нами проходят клубы ядовитого дыма и газов. Осталось несколько рядов положить, и — отдыхай, черт возьми! Так нет, уселись.

— Заведем хоть брезент! — говорю.

— Вот еще!