Сколопендр и планктон
Шрифт:
— Отлично, — отозвался Майор. — Теперь звякнем Леваду.
— Поздновато, — заметил Видаль. Допотопные стенные часы с кукушкой прокуковали восемнадцать сорок.
— Как знать, — возразил Эммануэль. — Попытка не пытка.
К счастью, Полквост задержал телефонистку Консорциума, и та еще была на работе.
— Господин Леваду ушел, — сказала она. — Оставьте ваш номер. Если он заявится ночью, он с вами свяжется.
И она засмеялась своей милой шутке. Эммануэль назвал номер, и телефонистка записала его на клочке бумаги вместе с именем Эммануэля.
— Если я его встречу, когда
— Боже упаси, — ответил Эммануэль и бросил трубку.
Вероятность того, что Леваду вернется этим вечером в отдел, равнялась нулю, однако телефонистка все же столкнулась с ним на лестнице: тот поднимался за перчатками, которые оставил на своем столе, отправляясь на курсы.
Она передала Леваду, что его спрашивали, и спустя полчаса он позвонил в квартиру дяди Одилон.
Неукоснительное исполнение Майоровых распоряжений приносило свои плоды. Девицы сновали туда-сюда с тяжелыми блюдами, нагруженными пирамидами (или пирамигдами, как говорят оториноларингологи) из сандвичей с ветчиной. Другие раскладывали на тарелках пирожные с кремом, а Майор, склонившись над белоснежной скатертью, делал свой любимый коктейль с красным перцем — «Железу макаки».
В буфетной с потолка свешивалась кость от окорока, с которой уже срезали мясо. Пятеро мужиков (на вид, во всяком случае, мужиков) устроили вокруг нее дикарские пляски. Запертая в стенном шкафу кухарка Берта Полку, барабаня в дверь, отбивала ритм, однако попадала не в такт; тогда они вытащили ее из шкафа и по двое изнасиловали. Потом засунули обратно в шкаф — теперь уже на нижнюю полку.
У входной двери началась Большая Возня — прибыл оркестр Абади. Зизани поспешила на шум.
Глава II
— А где Д'Аудит? — спросил Видаль, когда дверь открылась.
— Он только что пропахал носом лестницу со своей ударной установкой, — ответил Абади, который всегда знал, где что не так.
— Давайте его подождем.
Вскоре оркестр в полном составе переступил порог квартиры под аплодисменты огромной толпы своих почитателей.
— Нельзя играть в гостиной, если рояль — в библиотеке, — глубокомысленно заметил Абади, который явно не терял времени даром в Высшей Политехнической Школе.
— Ну-ка, ребята, перетащите сюда рояль, — обратился он к четырем досужим парням, которые зевали в углу до звона в ушах.
Горя желанием сделать полезное дело, они набросились на пьянунину, которая весила килограммов семьсот, ежели с пианистом.
Дверь оказалась очень узкой, и рояль заартачился.
— Повернитесь! — распорядился Антиох. — Боком влезет!
Во время этой операции рояль лишился всего лишь крышки, двух ножек да семнадцати кусочков инкрустации, восемь из которых удалось под конец вставить обратно.
Его уже почти дотащили до места, когда снова подошел Абади.
— Вообще-то лучше играть в библиотеке, — сказал он. — Там акустика больше соответствует, как выражаются у нас в Политехнической Школе.
Инструмент еще лежал на боку, но работы осталось раз плюнуть. Сломанные ножки заменили двумя стопками толстых книжек, заимствованных
— Ну, ребята, теперь в самый раз, — сказал Клод. — Давайте настраивать инструменты.
— Пойдите сначала выпейте что-нибудь, — предложил Майор.
— Кто бы отказывался! — сказал Абади.
Пока его коллеги пили, взъерошенный Грюйе, пряча под стеклами очков похотливый взор, возобновлял знакомство со студенткой-медичкой, с которой когда-то уже имел дело. Нос у него подрагивал, ширинка вздыбилась.
Он уже катился по наклонной плоскости, когда его остановил голос Абади. Вскоре звуки оркестра приобрели стройность.
За какие-то десять минут Майор слил в их луженые глотки добрую сотню литров зажигательных смесей.
Известный романтик Петер Нья одним из первых присосался к этому неисчерпаемому источнику. После четырех полных стаканов первоклассного коньяка его развезло. Раздув ноздри, он заметался по залу, потом забрался за портьеру и наконец удобно устроился на балконе.
Абади играл пользовавшуюся большим успехом мелодию «На розах». Молодняк впал в экстаз. Их ноги двигались как вилообразные окарины, деревянные подошвы что есть мочи отбивали четырехдольный ритм. Этот ритм — душа негритянской музыки, как сказал бы Андре Керой, который разбирается в музыке, как таможенник Руссо — в истории. Глухое мычание тромбона, словно вырывавшееся из пасти возбудившегося быка, придавало движениям танцующих едва ли не сексуальный характер. Лобки остервенело терлись друг о друга, вероятно чтобы начисто стереть волосяной покров, ведь его так неудобно чесать, да и остатки пищи в нем застревают, а это нечистоплотно. Абади, само изящество, предводительствовавший этими людьми, каждые одиннадцать тактов издавал резкий писк, обозначая синкопу. Атмосфера особенно благоприятствовала бешеному ритму, и музыканты превзошли самих себя, чуть ли не уподобившись негритянским исполнителям самого последнего разбора. Одна тема следовала за другой, и они ничуть не походили друг на друга.
В дверь позвонили. Жандарм. Он пожаловался, что ему на голову уронили бронзовое кашпо весом в сорок два с гаком килограмма. Поспрошали народ, оказалось, что отличился Петер Нья, который как раз проснулся у себя на балконе.
— Возмугительно! — рявкал жандарм. — Кашпо эпохи Мин. Вандалы!
Из-за проломленного черепа ему было не до танцев, поэтому в гостях он задержался недолго. Ему поднесли коньяку, он вылакал его за милую душу, вытер усы и уже на лестнице упал замертво.
Клод играл теперь «Бигуди» Потчи Суинга — еще один старый хит. Понаблюдавши за этим, Майор налил себе две рюмки коньяка.
— Твое здоровье, Майор! — любезно сказал он, чокнулся одной 0 другую и выпил сначала вторую — из вежливости, потом первую. После чего решил пройтись по квартире и проверить, все ли в порядке.
В столовой он увидел на большом столе волосатый зад и узловатые ноги, которые терлись о другие — более нежные, безволосые и загорелые. («Гибель креолки» Рамбо Бине.) Было темновато, и он не понял, что же здесь происходит.
— Не раскрывайтесь! — учтиво промолвил он, видя, что девушка пытается высвободиться.