Скорая помощь. Обычные ужасы и необычная жизнь доктора Данилова
Шрифт:
Придя на следующее дежурство, Данилов, как и ожидал, увидел на доске объявлений свежеиспеченный приказ, в котором ему объявлялся строгий выговор с занесением в личное дело за распитие спиртных напитков на территории подстанции. О премии теперь можно было забыть и забыть надолго.
Здесь, у доски, его и застал Лжедмитрий.
— Владимир Александрович, зайдите ко мне, — пригласил он. — Вам надо расписаться в приказе.
Обычно, получившие выговор, «расписывались в получении» в кабинете заведующего. «Еще один намек», — мелькнуло в голове Данилова. Он невольно улыбнулся.
— Вам приятно получать
— А вы и не думайте, — стараясь сохранить на лице как можно более серьезное выражение, посоветовал Данилов. — От этого занятия голова очень сильно болит. Просто невыносимо болит. Поверьте опытному человеку.
— Зайдите и распишитесь в приказе! — нахмурился Лжедмитрий.
Данилов вышел из кабинета старшего врача преувеличенно бодрым, напевая неформальный гимн родной подстанции, сочиненный в порыве вдохновения доктором Могилой и фельдшером Тарасевичем. Исполненный ими в шутку, гимн прижился и стал народным достоянием.
Сиреневый туман Глаза мне застилает. На крыше все горит Мигалка, как звезда. А доктор не спешит, А доктор понимает, Что с жизнью этой я Прощаюсь навсегда!— Данилов, у тебя что, день рождения сегодня? — удивился попавшийся навстречу Федулаев.
— Почти, мне выговор дали! — беспечно ответил Данилов и продолжил пение:
Всего один разряд Мне даст дефибриллятор — И сердце застучит Как новое в груди. Вот кислород, шипя, Пошел из аппарата. Водитель, не гони! Водитель, погоди!— Шестьдесят два — одиннадцать — вызов! Одиннадцатая бригада — вызов! — грохнули динамики.
— Спасибо! — поблагодарил Данилов, прекращая петь.
В машине пришлось выслушать сочувственные слова от Петровича и Веры.
Петрович больше всего сокрушался по поводу лишения премии, которое неизбежно следовало за строгим выговором, а Вера делала упор на то, что обидно страдать без вины.
— Вы оба не правы, — сказал им Данилов. — Премия тут ни при чем, черт с ней, с премией. Жил без нее и еще поживу! И в наказании без вины нет ничего обидного.
Несправедливость есть, а обиды нет. Обидно разочаровываться в людях, которых ты давно знаешь и которых когда-то… уважал. Вот
— Это верно! — согласился Петрович.
— Разочарование — страшная вещь, — подтвердила Вера.
Эдик молчал, считая неуместным в такой момент лезть к Данилову с утешениями и сочувствиями. Данилов это оценил.
Глава седьмая
Нетерпение сердца
По случаю окончания стажировки Эдик Старчинский проставился — накрыл после последней стажерской смены «сладкую поляну». Три торта, кило шоколадных конфет, миндальное печенье, чай и кофе… Эдик заикнулся было о «паре бутылочек красного вина», но Данилов тут же охладил его пыл, намекнув, что в свете новых порядков присутствие спиртных напитков в меню праздника совершенно излишне. Можно одновременно с окончанием стажировки и увольнение отметить. Умный Эдик намек понял и крепче чая ничего на стол не выставил.
Празднование любого события на «скорой помощи» касается всех сотрудников без исключения, но на деле компании группируются по взаимной приязни и общим интересам.
Чаепитие, в котором, кроме Эдика, принимали участие Данилов, Вера, доктор Могила и фельдшер Еременко, уже подходило к концу, когда на кухню явилась полусуточная двенадцатая бригада в составе доктора Бондаря и фельдшера Сорокина, решивших выпить чаю в ожидании вызова.
— Гуляете? — Бондарь был мастер задавать глупые вопросы. — По какому поводу?
— Гуляем! — ответила Вера. — Отмечаем рождение нового доктора!
— Дело хорошее, — одобрил Бондарь, усаживаясь за соседний стол.
Минутой позже напротив него уселся Сорокин, которого несмотря на довольно солидный возраст вся подстанция звала не иначе как Борькой. Сорокин занялся делом — начал поочередно макать один пакетик в две чашки с кипятком, заваривая чаек себе и Бондарю.
— Крепкий чай вреден для сердца, — прокомментировал его действия Бондарь.
Его немаленький, перебитый в верхней трети, красный нос, покрытый сетью сизых прожилок, наглядно свидетельствовал о пристрастии к иным крепким напиткам — от сорока градусов и выше.
Сочтя чай заварившимся, Сорокин пододвинул одну из чашек к Бондарю. Со стороны они были похожи на двух братьев. Оба коренастые, невысокие, с грубыми, точно рублеными, чертами лица. Только Сорокин был лыс и носил небольшую козлиную бородку, явно подражая Лжедмитрию или надеясь вызвать его расположение, а Бондарь брил лицо и голову наголо, отчего его прозвали «Котовским».
— Мне недавно на вызове подарили настоящий тибетский чай, — похвастался Сорокин. — Фантастический чай. Растет в горах, высоко-высоко, там, где охренительная экология. Очень выгодный чай, между прочим! Заваривается семь раз кряду и каждый раз вкус совершенно иной!
Бондарь и Сорокин не гнушались побираться на вызовах в прямом смысле этого слова. Пытались напроситься на угощение, в два голоса сетовали на нехватку денег, стреляли сигареты, а при случае могли, словно по рассеянности, прихватить хозяйскую пачку. На подстанции их звали «крохоборами» и «побирушками». Данилов не сомневался, что чай, о котором идет речь, Сорокин выпросил на вызове или попросту стащил.
— А вы что, нового доктора только чаем обмываете? — Бондарю не давало покоя чужое застолье.