Скорая развязка

Акулов Иван Иванович

В е д у н о в (отдает письмо). Брось, пожалуйста, в ящик. Наперед знаю, не напечатают, а может, попадет мое письмецо на толкового работника, и поймет он меня, что всякую травинку надо беречь.

В е р а. Большой газете, Ваня, не до травинок. Хотя как судить. Травинка к травинке — клок сена.

В е д у н о в. Хоть и так. Плохо ли.

Вера уходит.

Куда это клей запропастился? Мама. Мамаша. Где банка с клеем? Все утро ищу.

Дарья

Софроновна отзывается из дома: «Где же ей быть? Прибрала в печурку, там и стоит. Сами же вы никогда не кладете на место». Выходит из дому, отдает клей и хочет уйти, но на пороге задерживается.

Д а р ь я С о ф р о н о в н а. Максим-то, Ваня, кручинится. Не доводил бы, говорит, Иван Павлович дело до суда. И на самом деле, что уж ты взъелся? Людям, Ваня, прощать надо. Прощенный — первый угодник…

В е д у н о в. Знаю я этих угодников.

Д а р ь я С о ф р о н о в н а. Но и зло, Ваня, злом не вытравишь. Словом надо, добром. Любовью.

В е д у н о в. И так в газету протянули, будто мироволю им, браконьерам. Да что будто. И в самом деле так, расплачутся — простишь.

Д а р ь я С о ф р о н о в н а. Обидеть человека, Ваня, — самое зряшное дело. И поговори с ним. Ну, припугни. Чай, не сторонний он, Кузякин-то. Тутошний. Скажу ему — пусть зайдет. Максим?

Скрипят ворота, входит К у з я к и н.

К у з я к и н. Здравствуй, Иван Павлович, председатель наш.

В е д у н о в. Чего тебе?

К у з я к и н. При большой реке живем. Ну, неуж я с удочкой пойду по селу. Да меня опосля баба на кровать не пустит. Это уж, считай, последнее дело, с удочкой-то.

В е д у н о в. Лезешь в дом к председателю, знаешь, что по-семейному все обладится. Иди давай. Только чтоб последний раз.

К у з я к и н. А сети, Иван Павлович?

В е д у н о в. Сети не отдам.

К у з я к и н. Иван Павлович…

В е д у н о в. Ша. Сказал? Вот так. Сети не получишь.

К у з я к и н. Тогда уж лучше в суд. В суд тогда лучше. Суду не правда нужна, а виновник. А в суде я совру и отбоярюсь. Чистым выйду. А сети денег стоят. Уж лучше в суд.

Д а р ь я С о ф р о н о в н а. Ты, Максим, не суперечь. Иди с богом. Сказано, без суда обойдется. Что тебе еще? Иди давай.

К у з я к и н. Да как же это, тетка Дарья? Сети мне дороже денег. Да и зря разве наши деды селились по реке? Нет, тогда уж лучше в суд.

Д а р ь я С о ф р о н о в н а. Не мели-ко, давай, не мели. В суде, чай, не в церкви: поклоном не отделаешься. Иди. Иди с богом.

К у з я к и н. Ну, погоди у меня, Иван Павлович. Ужо погоди.

Кузякин уходит.

В е д у н о в. Ну зачем ты, мама, встреваешь в мои дела? Сегодня простили его, а завтра он снова за свое примется. Разве я их не знаю.

Д а р ь я С о ф р о н о в н а. Ну ладно, ладно. Попугал, и того хватит. Ты ведь председатель Совета, и все дела

твои надо советом, согласием кончать. Добром.

В е д у н о в. Полюбовно?

Д а р ь я С о ф р о н о в н а. И полюбовно. Ой, самовар-то и забыла. Уж он, поди, выкипел. Ну только с вами. Помоги-ко мне, Ваня, поднять его на стол.

В е д у н о в. Пойдем, пойдем.

Ведунов и Дарья Софроновна уходят.

Скрипят ворота. Входит Г а л я.

Г а л я. Какие дали! Река, сосновый бор, поля, опять лес. А воздух чистый, легкий, и надо всем синева неба! Кажется, нету на земле красивее уголка, а вот чего-то не хватает. Не хватает, и все. Что-то томит. Как же я жить-то буду в такой очаровательной глуши? Сестричка, Вера, права: здесь надо много работать, чтобы трудом украсить жизнь. Другого здесь, по ее мнению, не может быть. А так ли это? А если полюбишь эти леса, поля, небо? Вот как Иван Павлович. Для него окружающий мир не тесен, каким кажется нам. Он для него велик, широк, с живыми запахами, цветами, голосами…

Из дома тихо вышел В е д у н о в и кашлянул.

Ой, как вы меня испугали, Иван Павлович.

В е д у н о в. Грехи появились, коль пугаешься. Никак все скучаешь?

Г а л я. Если не думаю о сегодняшнем дне. Вот как вам сказать, Иван Павлович. Не огляделась еще.

В е д у н о в. Ничего, оглядишься. Мы ведь вот живем, не умираем. В твои годы и в шалаше рай находят.

Г а л я. Было бы с кем, Иван Павлович. А то что же, от одного пахнет луком, от другого бензином. А вчера подошел в клубе какой-то молоденький вовсе и дых прямо в лицо винищем. Почему здесь пьют так рано?

В е д у н о в. У нас водкой с утра торгуют.

Г а л я. Молодежь, говорю, почему пьет? Парни.

В е д у н о в. Рано работниками становятся. Ранние деньги. А деньги тоже ума требуют.

Г а л я. От скуки, по-моему, пьют.

В е д у н о в. Ну, если бы только от скуки, ты, наверно бы, первая запила. (Смеется.)

Г а л я. Иван Павлович, а вам можно один вопрос?

В е д у н о в. Хоть сто.

Г а л я. Вы с Верой любите друг друга?

В е д у н о в. Это, Галя, больше по женской части. Ты уж лучше к сестре с такими вопросами.

Г а л я. Я спрашивала. Хотела поговорить, да она какая-то непонятная. Замотанная, что ли.

В е д у н о в. Она устает, то верно. Ребятишки — народ трудный. И места наши глухие для нее. Сколько ни живет, а привыкнуть не привыкнет.

Г а л я. Я знаю, Вера всегда жила дорогой.

В е д у н о в (с улыбкой). Где-то, не помню где, читал я, что женщина счастливее, когда ее любят больше, чем она.

Г а л я. Это, Иван Павлович, извините, чушь. А вообще-то не знаю. Когда думаю о себе, кажется, все ясно. А посмотришь на других — все не так и мысли одна к одной совсем не приходятся, будто кирпичи внавал. Я помогу вам? Это василек синенький?