Скорбь Сатаны (Ад для Джеффри Темпеста)
Шрифт:
— Я нигде не нашла их! — объявила она, задыхаясь. — Дорогие крошки! Я бежала за ними так скоро, как только могла; я хотела расцеловать одного из этих очаровательных мальчиков, но они исчезли без всякого следа. Точно сквозь землю провалились!
Опять Лючио улыбнулся.
— Им отдано приказание, и они знают свое место, — сказал он коротко.
Как раз в этот миг солнце покрылось облаком, и гром прогремел над головами. Взоры поднялись к небу, но оно было совершенно ясно и спокойно, кроме этой одной пронесшейся тени грозы.
— Только летний гром, — сказал один из гостей. — Дождя
И толпа, столпившаяся вместе, чтобы посмотреть на танец, начала разбиваться на группы и размышлять какое еще новое увеселение их ждало. Пользуясь случаем, я отвел Сибиллу.
— Пойдемте к реке, — шепнул я. — Я хочу быть с вами несколько минут.
Она согласилась, и мы удалились из толпы наших знакомых и вошли в густую аллею, ведущую к берегу той части Авона, которая протекала через мой парк. Здесь мы были совершенно одни, и, обняв мою невесту, я нежно поцеловал ее.
— Скажи мне, — сказал я с полуулыбкой, — знаешь ли ты, что такое любить?
Она подняла на меня глаза, потемневшие от страсти.
— Да, я знаю, — был неожиданный ответ.
— Знаешь! — и я пристально с напряжением смотрел на ее светлое лицо. — Как же ты этому научилась?
Она покраснела, потом побледнела и прижалась ко мне с нервной, почти лихорадочной силой.
— Весьма странным образом, — ответила она, — и совершенно неожиданно. Урок мне показался легким, слишком легким. Джеффри… — она помолчала, прямо глядя мне в глаза. — Я расскажу, как я научилась… но не теперь… когда-нибудь в другой раз. — И она начала смеяться почти насильственно. — Я расскажу тебе… когда мы будем женаты.
Она беспокойно оглянулась вокруг, затем, вдруг забыв свою обычную сдержанность и гордость, бросилась в мои объятия и целовала мои губы с таким жаром, что моя голова закружилась.
— Сибилла! Сибилла! — бормотал я, прижимая ее к своему сердцу, — о моя дорогая, ты любишь меня! Наконец, ты меня любишь!
— Молчи! Молчи! — сказала она, задыхаясь. — ты должен забыть этот поцелуй, это было слишком смело. Я не хотела его… я… думала о чем-то другом, Джеффри!
И ее маленькие ручки сжали мою в пылу страсти.
— Я бы хотела никогда не знать любви: пока я не знала, я была счастливее!
Ее брови сдвинулись.
— Теперь, — продолжала она торопливо и задыхаясь, — я хочу любить! Я жажду любви! Я хочу утонуть в ней, потеряться в ней, быть убитой ею! Ничто другое не удовлетворит меня!
Мои руки все еще обнимали ее стан.
— Не говорил ли я, что ты изменишься, Сибилла? — шепнул я. — Твоя холодность и бесчувственность к любви были неестественны и не могли долго длиться, моя дорогая, я всегда это знал.
— Ты всегда знал! — повторила она слегка презрительно. — Но ты даже теперь не знаешь, что случилось со мной, пока я не сказала тебе. О Джеффри!
Тут она высвободилась из моих объятий и, наклонившись, сорвала в траве несколько голубых колокольчиков.
— Посмотри на эти маленькие цветочки, мирно растущие в тени Авона. Они напоминают мне, чем я была здесь, в этот самом месте, давно тому назад; я была так же счастлива и, думаю, так же невинна, как они; у меня не было ни одной злой мысли, и единственная любовь, о которой я мечтала, была любовь
— Ты все, что прекрасно и мило! — сказал я ей восхищенно, следя за нежным выражением ее прелестного лица, когда она переносилась мыслями в прошлое.
— Ты судишь, как человек, совершенно удовлетворенный выбором жены! — сказала она со своим прежним цинизмом. — Но себя я знаю лучше, чем ты. Ты называешь меня прекрасной и милой, но ты не можешь назвать меня хорошей. Я не хорошая. Сама любовь, теперь завладевшая мной…
— Что же? — быстро спросил я, беря ее за руки, державшие колокольчики, и смотря испытующе в ее глаза. — Я знаю прежде, чем ты скажешь, что это страсть и нежность истинной женщины!
Она молчала. Потом улыбнулась с очаровательной томностью.
— Если ты знаешь, мне незачем говорить. Но не будем дольше здесь оставаться и говорить пустяки, «общество» покачает головой и осудит нас, а некоторые дамы-сотрудницы напишут в газетах: «Поведение мистера Темпеста как хозяина оставляет желать многого, так как он со своей невестой „уединялись“ целый день».
— Здесь нет дам-сотрудниц, — сказал я, обвивая ее гибкую талию, когда мы шли.
— О, ты думаешь, их нет! — воскликнула она, также смеясь. — Ты воображаешь, что большой прием может обойтись без них. Они проникают в общество. Например, старая леди Мороволь, которая при случае описывает скандалы для одной из газет. А она здесь, я видела, как она час тому назад наедалась трюфелями и салатом из цыплят.
Помолчав, она внимательно посмотрела сквозь деревья.
— Вот труба Лилия-коттеджа, где живет знаменитая Мэвис Клер, — сказала она.
— Да, я знаю, — тотчас ответил я. — Риманец и я были у нее с визитом. В настоящее время она отсутствует, иначе она была бы сегодня здесь.
— Тебе она нравится? — спросила Сибилла.
— Очень. Она очаровательна.
— А… князю… она понравилась?
— Даю честное слово, — ответил я с улыбкой, — что, по-видимому, она ему нравится больше всех женщин. Он выказал ей необыкновенное внимание и положительно чувствовал себя смущенным в ее присутствии. Тебе холодно, Сибилла? — быстро добавил я, так как она вздрогнула и побледнела. — Мы лучше сделаем, если уйдем от реки: здесь сыро под этими деревьями.
— Да, вернемся в сад, к солнечному свету, — мечтательно произнесла она. — И твой эксцентричный друг, ненавистник женщин, находит нечто для восхищения в Мэвис Клер. Она, по моему мнению, должна быть счастливым существом, — совершенно свободная, знаменитая и верующая во все блага жизни и человечества, как можно судить по ее книгам.
— Хорошо все вместе взятое в жизни уже не так плохо! — заметил я шутливо.
Она не отвечала, и мы возвратились на луг, где был сервирован чай для гостей, которые сидели блестящими группами под деревьями или в шелковых павильонах в то время, когда самая сладостная музыка, вокальная и инструментальная, ласкала слух, исполняемая теми невидимыми музыкантами и певцами, которых таинственное местопребывание было никому не известно, кроме Лючио.