Скоро Москва
Шрифт:
Муж говорит ей: «Давай перебираться ближе к центру, надоело стоять в пробках». Его бизнес по продаже автоэмалей идет в гору, он нанимает маляров и шлифовщиков и открывает несколько покрасочных камер в бывших гаражах на окраинах города. Ее английский пригождается: она переводит каталоги и прайс-листы, делает заказы, договаривается с индийскими и китайскими поставщиками. Муж планирует расширяться, продавать запчасти и поэтому хочет переехать в город. Только ему Алина рассказывает все про свое детство и юность через несколько лет после свадьбы, беременная вторым ребенком. Муж запрещает ей ездить на кладбище к отчиму и не разрешает их детям общаться с бабушкой.
Ржавая вода наполняет ванну в новостройке, когда она открывает
Алина переходит железную дорогу и поднимается по обрыву наверх, хватаясь за тонкие хлесткие ветки и пучки травы. Она помнит, где находится лаз в гаражи, но он оказывается заваренным. Ей приходится обходить почти три километра по краю обрыва, разбитой дороге, камням и пустырю. «Есть места, в которых ничего не меняется», – думает Алина, спотыкаясь и поскальзываясь в грязи. Она проходит мимо охраны, просто кивнув, они провожают ее ленивыми, осоловелыми взглядами. Его гараж она находит быстро, ее тело помнит, куда идти и какой его гараж по счету. Алина достает ключ из распределительного щитка и вставляет его в заржавевший амбарный замок, уже чувствуя, что увидит. Она нажимает на ключ, преодолевая сопротивление, ей приходится несколько раз ударить замок о дверь, чтобы ключ провернулся. Наконец она снимает его и открывает севшую дверь, которая прочерчивает борозду в асфальте, оставляя след из хлопьев краски. Алина шагает внутрь.
Первое, что она различает, – красная толстовка там же, где она ее оставила. Алина проводит пальцами по подлокотнику дивана, и на ее руках остается маслянистый слой пыли и копоти. Она ищет тряпку, чтобы вытереть руку, но все вокруг покрыто слоем грязи. Алина нащупывает и отковыривает лист обшивки в дальнем углу и находит деньги. Потом залезает на крышу гаража и смотрит, как в окнах новостроек зажигается свет. Ее телефон начинает вибрировать, но Алина сбрасывает. Она дожидается, пока Ваня сядет рядом, и кладет голову на его колени.
Пересортица
В четырнадцать Марина переступает порог милицейского колледжа, родители подают документы за нее: «на районе», идти недалеко, кусок хлеба всегда заработать можно. Колледж стоит на задворках бывшего автомобильного завода, куда в выходные ее отец отправляется с болгаркой за металлоломом. Марина ходит по коридорам и рассматривает витрины – медали и награды, фотографии лучших выпусков, благодарности и грамоты от правительства и президента, подписанные синей ручкой. Рассматривает автограф и думает: «Неужели настоящая, неужели Его рукой?» Заведующая складом выдает брюки одного размера и рубашку другого, и пока она ворчит о недокомплекте, Марина примеряет свою первую форму. Вытягивает длинные руки – ткань на плечах трещит; ей вообще сложно найти одежду, мама всегда перешивает купленное. «И так уже пересортица», – бормочет завскладом, и Марине кажется, что это слово про нее – что-то между переростком и сортом груш или яблок.
– Белый налив, – шепотом говорит она, переодевшись и расписываясь в ведомости, – мои любимые – белый налив.
Ее родственников «пробивают» на наличие судимостей и связей за границей. Мама рассказывает по секрету, что прабабушка Марины в Великую Отечественную была на оккупированных территориях Украины.
– Я
Прабабушка иногда закатывает банки на кухне. Марина ее видит, начиная с Яблочного Спаса. Она наклеивает пластыри на крышки и подписывает шариковой ручкой год, иногда это шестидесятые, иногда сороковые. «Доню, – просит, принимая Марину за свою дочь, – сходи за сахаром».
Марина взрослеет под присмотром алебастрового Железного Феликса, его шестиметровая статуя стоит на первом этаже: гордый поворот головы, одна рука в кармане шинели, другая сжимает шапку. На парах – такое взрослое слово – к ним, четырнадцати- и пятнадцатилетним, вчерашним детям, спешившим домой на мультфильмы, обращаются на «вы». Преподаватели, бывшие и настоящие сотрудники милиции, объясняют им, что в школе учителя были обязаны дотянуть их до аттестата, а здесь удержаться им позволит только соблюдение дисциплины и личная ответственность. Их группы называются по-военному – взводами. Пока ее бывшие одноклассники прогуливают школу, у нее строевая и огневая подготовка, дежурства по столовой и чистка плаца от листьев и снега. Они по секундомеру разбирают и собирают автоматы – кто последний, тот дежурит сегодня. Найдя выпавшую из чьего-то кармана шпаргалку, начальник взвода останавливает экзамен и диктует выдержку из УПК, чтобы затем вычислить нарушителя по почерку; зашедшей проверочной комиссии он с улыбкой поясняет: «Проводим следственный эксперимент».
– Автомат – это оружие труса, – говорит Марине отец, сидя на гнилом дачном крыльце и расчесывая комариные укусы сквозь дырку в растянутых синих трениках, – самое лучшее оружие – винтовка Симонова. Без нее, – он, как проповедник, поднимает руку с зажатой между желтоватыми пальцами сигаретой, – не было бы кубинской революции!
Марина всегда очень спешит с огневой подготовки на стадион. Во время бега задерживает дыхание, никто не учит их дышать правильно. Все мысли уходят, и пока не начинают болеть легкие, она наслаждается пустотой и головокружением. На уроках рукопашного боя Марина хочет, чтобы к ней относились как к остальным, просит не жалеть, но она единственная девушка во взводе, и парни на спарринге аккуратно укладывают ее на скользкие маты, застенчиво улыбаясь. Тренер вздыхает, смотрит на нее сверху вниз и показывает еще раз. Говорит ей, похлопывая, как лошадь по крупу:
– Ты такая рослая, ноги как у легкоатлета, косая сажень в плечах, что ж ты не используешь это? Дралась вообще когда-нибудь? Или все боятся и не лезут?
Она вспоминает случай в детстве, который можно с натяжкой назвать дракой. Лет в восемь они с дворовой подругой придумали кидать друг в друга камни из кучи, сваленной у дороги, и уворачиваться. И первый же камень Марины попал подруге в губу. Губу увезли зашивать в больницу, а во дворе с ней перестали общаться. Других друзей она так и не завела. Ее никто не наказал: отец тогда пропадал неделями, а матери было не до того.
– Я не хотела, – признается Марина тренеру, впервые рассказав эту историю, – я просто промахнулась, хотела кинуть мимо.
– Ну, тут как раз надо целиться, – отвечает тренер. – Ничего, сделаем из тебя еще бойца. У нас окружные соревнования на носу, а мне из девчонок некого выставить на них. Вот прошлый выпуск знаешь какой был! – Он мечтательно заводит глаза. – Бешеные все, волосы вырывали друг другу клоками, когда проигрывали, объяснительные потом писали, выговоры получали, бой-бабы, эх-х.