Скоро я стану неуязвим
Шрифт:
Я съехал с кампуса и поселился неподалеку, в квартирке цокольного этажа на Дэвис-сквер в Сомервиле; шатался по кофейням и книжным магазинам. Однажды на улице встретил группу новичков-первокурсников, и услышал, что меня окрестили «парень с дзета-лучом».
Ночью, ворочаясь на жесткой койке, я чувствовал себя камнем на дне реки, в темных водах… Куда исчез мой потенциал?
Университетские власти предложили мне отдохнуть от занятий, рекомендовали проконсультироваться с психологами. Я отказался. Как обычно, ходил в библиотеку, где занимался и читал все дни напролет. В полночь здание закрывали, я оставался на ступеньках у входа. Долгая зима закончилась; стояла
Мне еще надо попасть во флигель через дорогу, время не терпит. Взвыли сирены — должно быть, охранник проснулся и опознал меня. Если известно, что в музей проник человек в костюме, то на помощь быстро привлекут супергероев со всего Восточного Побережья.
Началось: Дева зависла надо мной черным силуэтом в небе, точно богиня ночных кошмаров, зловещая и невесомая; в темноте сверкают глаза-лазеры. Полумесяц на ее костюме тускло поблескивает под светом звезд. Глушитель поля включен; она меня не заметит. Крепче прижимаю к груди изобретение Лазератора.
Мой костюм промок под дождем; вода просачивается сквозь армированный нейлон, течет по сверхзагрубелой коже. Оказаться бы подальше отсюда; хорошо бы домой… Но я — суперзлодей, вместо дома у меня — космическая станция или тюремная камера, база или канализационная труба. У меня нет второго, скрытого лица; я всегда — Доктор Невозможный.
Флигель на самом деле — склад, наполовину скрытый под землей. Выход на пожарную лестницу заперт; присев на корточки, я направляю устройство Лазератора на стальной лист. Достаточно света звезд; отражаясь, усиливаясь, концентрируясь, он прожигает металл насквозь. С грохотом скатываюсь вниз, по алюминиевым ступенькам, — руки распростерты, плащ развевается за спиной. Уже знаю, куда. Сполох далеко и не сможет меня остановить.
Я поступил в аспирантуру университета Тафтс, на кафедру физики, умудрился получить стипендию — помогли мои ранние работы и исключительные способности в области чистой математики. Однажды пришел в студенческий центр, сдавать кандидатский минимум и удивился, как молодо выглядят все старшекурсники, и как медленно они работают. Я направился к столу с законченной работой, а преподаватель не понял и решил, что я прошу разрешения выйти в туалет.
Моим куратором в Тафтсе был старенький химик, не собиравшийся вникать в мои исследования и не интересовавшийся их результатами. Работа продвигалась медленно. Эксперименты сбоили. Интересующие меня проблемы упорно отказывались раскрыть свои тайны. Я не мог разобраться в работах Кляйнфельда, его догадки десятилетней давности не поддавались моему пониманию.
Странно, но Эрика продолжала время от времени встречаться со мной за обедом, когда приезжала сюда из Нью-Йорка, где уже завоевывала себе имя в писательской среде. Но кроме этих редких проблесков, все мои контакты с людьми сводились к общению с лаборантами и системными администраторами. Бостон — дождливый, скучный город, с галереями магазинов и офисных зданий на окраинах… как раз в таких пригородах размещаются лаборатории высоких технологий. В одной из них я нашел себе работу и возможность разрабатывать свои идеи. Долгие автобусные поездки на работу и обратно проходили в полусне.
Никто не подозревал, что на меня возложено. По ночам я таращился в телевизор; с немыслимой скоростью сменялись времена года. Я ощущал, как старею, толстею, как увядают и истончаются мои способности, но дзета-измерение становилось
Спускаюсь вниз — три, четыре, пять этажей, мимо резервного фонда, мимо правительственных архивов — в запретную зону; на замки уходит несколько секунд. В подвальном хранилище — бесконечные ряды шкафов, беспорядочно заставленных картонными коробками; что-то подарено, что-то куплено на аукционах. Мне нужно кое-что из частной коллекции, вывезенной в Америку и разделенной на части после Второй мировой. К счастью, я помню здешние архивы.
В полном соответствии с каталогом нахожу в нужном шкафу: «Тактическая климатология», издание «Нептун-пресс» 1927 года, в двух томах, хорошо иллюстрированное, в приличном состоянии. Официальный запрет на книгу наложен особым военным советом генералов, сенаторов и ученых… о ней знают только четверо, что делает монографию самой известной работой Эрнеста Кляйнфельда, он же Лиан Стекльферд, он же Лестер Ланкенфрид. Более известный как Барон Эфира.
Прекрасно прорисованные диаграммы иллюстрируют требуемые условия; аккуратные столбики уравнений доказывают их эффективность. И впрямь, «От чего зависит погода?». Погоду делаю я… вскоре сильно похолодает. Книга отправляется в сумку; две находки за ночь, полпути пройдено — как-то слишком просто. По меркам героев я дерусь грязно, но отнюдь не мухлюю. Мой путь легко повторить; главное — старательно делать домашнюю работу.
Остальные аспиранты меня избегали. Я был старше всех. В начале первого семестра для нас устроили вечеринку… Все такие юные! С час я подпирал стенку, но не выдержал, ускользнул в кино. В аспирантуре никого похожего на меня не оказалось, сокурсники походили на лыжных инструкторов, пили-плясали, как в клипах на MTV. Где уж мне, в твидовом пиджачишке… Кое-кто даже знал, кто я такой — неудачник, «парень с дзета-лучом».
Мои институтские соседи по общежитию стали юристами в шоу-бизнесе, театральными режиссерами, врачами. Мне всегда казалось, что острый ум искупает все — нищенское существование, унылую квартиру в доме без лифта, просроченные надежды…
Такие люди, как я, редко встречаются в академической среде. Не понимаю, зачем нужна наука тем, кто довольствуется второсортными грантами, публикациями и наградами. Я точно знал, что сулят мне знания!
Я тратил бесконечные часы в архивах на безнадежные поиски книги, способной показать мне путь к истине, раскрыть загадку дзета-измерения. Мне чего-то смутно хотелось — сверкающих флюидов, электрической дуги, танцующей, точно живое существо. Мне хотелось, чтобы наука жила внутри меня, изменяла меня, чтобы тело мое стало генератором, реактором, тиглем! Трансформация, перерождение! Неудивительно, что меня объявили сумасшедшим.
Надо мной смеялись — этого я никогда не прощу и не забуду. Как раньше говорили, я им покажу! Я найду истину, но только не ради других. Спасать мир я не собираюсь. У меня есть на то причины. Мир давным-давно свихнулся, его никакая наука не спасет.
И не ваше дело, если в пыли архивов, в самом дальнем шкафу отыскалась старая-престарая, не внесенная ни в один каталог книга, почти истлевшая в темных подвалах библиотечной системы — названия на обложке не разобрать… Я снял ее с полки, сел на пол и стал читать. Вот оно! Я нашел там, где никто не искал… то, о чем никто не догадывался.