Скорпион в янтаре. Том 1. Инвариант

Звягинцев Василий Дмитриевич

Глава шестая

С утра Шульгин на машине Лихарева съездил к «себе» на квартиру, на Земляной Вал, чтобы приготовиться к судьбоносной (или роковой, что почти одно и то же) встрече.

Все здесь было точно так, как в ту ночь, когда Шестаков с Власьевым сидели и обсуждали собственное будущее, представлявшееся им весьма и весьма туманным. Более того – почти безнадежным. Продолжать борьбу заставляла только слабая надежда, что удастся добыть из сейфа наличность и бланки банковских поручений, договориться с Овчаровым, вместе с семьей пробиться на Запад. Однако бодрости они с бывшим старшим лейтенантом не теряли, даже напротив. Вспоминали Мировую войну и Кронштадт.

А там шансов на счастливый исход было на порядок меньше. Особенно когда Шестаков, бросив на кон все, что мог, выдернул подрасстрельного товарища, на самом деле не имея понятия, что страшнее – возможный взрыв боезапаса форта «Павел» или фронтовая ЧК товарища Штыкгольда. Обошлось. И побег с владимирского этапа «на рывок» удался, чему нет аналога в воровских анналах.

Сашка подумал, что про Леньку Пантелеева забывать тоже не следует: уж больно хорошая маска, легенда для общения с настоящим преступным миром и для запугивания (ну, для сбивания с толку) милицейских и гугбэшных органов. Буданцев с его агентурой очень поможет сыграть на этом поле, если придется.

Опять же, вечный пример – граф Монте-Кристо и его реинкарнации, аббат Бузони и прочие. Мы же на полтораста лет умнее, и возможности у нас пообширнее, только с деньгами плоховато. Раз он остается в сталинской номенклатуре, чеки придется вернуть. Наличные – другое дело, они нигде не фиксировались, так большую их часть он отдал Власьеву.

Но об этом подумаем позже. Если сохранится такая возможность.

Сейчас он переоделся в свой запасной костюм, приличный наркому. Предыдущий, с орденами и значком депутата, остался на кордоне у Власьева, а тот, в котором его Лихарев представил Сталину, выглядел достаточно затрапезно, благо вождь в азарте интриги не обратил внимания.

Зоя содержала его гардероб в порядке. Выглаженная жемчужно-серая гимнастерка, темно-синие галифе, накрахмаленное белье, шелковые носки пачками. Сапоги тоже нашлись новые, всего пару раз надеванные. Вот без наград и ведомственных знаков отличия он чувствовал себя не совсем уверенно. Конечно, ничего не стоило послать на кордон лихаревского порученца, а то и самому съездить, но – не хотелось. Слишком сложно изображать мужа перед женщиной, которая прожила с Шестаковым столько лет. Долго – не вытянуть. По крайней мере – сейчас. На другое силы нужны.

Обойдемся, и без орденов товарищ Сталин примет, если я ему нужен. Нет – тем более.

В назначенное время Шестаков стоял в приемной, по старой памяти обменивался с Поскребышевым внешне ничего не значащими, но несущими второй и третий смыслы фразами. Изощренный в аппаратных делах человек по интонации, по направлению взгляда, по десяткам других неуловимых штрихов способен понять ситуацию и предсказать свое и чужое будущее. Сейчас ничего угрожающего нарком не ощущал. Даже напротив, секретарь Сталина демонстрировал подчеркнутое уважение, ни единым жестом не обозначая, будто знает о нескольких «странных» эпизодах, не так давно имевших место. Значит, с позавчерашнего дня в поведении Хозяина ничего не изменилось, по крайней мере – внешне. А что он там на самом деле воображает и лелеет – не угадаешь. Когда нужно, тот и самого Поскребышева отправил в тюрьму без предварительных ритуальных телодвижений. На то и вождь.

– Войдите, Григорий Петрович, – сказал наконец Поскребышев и тут же начал писать обыкновенной, школьной ручкой в журнале посещений, аккуратно макая перо в чернильницу.

Неожиданно яркое после вчерашней непогоды январское солнце било косыми лучами поперек сталинского кабинета. Будто не разгар зимы на улице, а началась уже пришвинская «весна света». Кабинет

был знаком Шульгину по кинофильмам, фотографиям сороковых-пятидесятых годов, по рассказам Новикова, по шестаковским воспоминаниям и своему последнему посещению. В нем было совсем не страшно. Скорее – уютно, по-домашнему как-то, потому что были здесь нарком с вождем наедине, не давила атмосфера совещаний и заседаний, когда присутствующие излучали ощутимую даже для самых толстокожих ауру страха, то замаскированного, то откровенного до неприличия. Да и то! Как пел Высоцкий: «А завтра кто в могиле, кто в почете!» Причем кто где – до последнего момента не знал никто.

– Курите, товарищ Шестаков, если хотите, – радушно предложил Сталин, подвигая через стол коробку папирос. Не каждому позволялось. Вроде как получить понюшку из табакерки императора Павла. Честь, однако.

Шульгин, пока что отстранивший память и моторику Шестакова в сторонку, но крайне вежливо, мол, обожди немножко, Григорий Петрович, сейчас я лучше знаю, как быть, взял «Герцеговину», размял в пальцах, похлопал по карманам, вспоминая, где спички.

Сталин взглядом указал на серебряную спичечницу, в которую была вставлена коробочка отнюдь не отечественного «Гиганта», а натуральных шведских. Сашка прикурил, и, пожалуй, в глазах его что-то такое промелькнуло, наверняка невозможное для Шестакова. Ирония или просто воспоминание про рассказ Эренбурга о судьбе плохо кончившего жизнь спичечного короля.

– А что делать, Григорий Петрович? Нет у меня времени и желания чиркать и ломать десяток, пока одиннадцатая загорится. Разве что передать и это производство в ваш наркомат? У вас, помнится, процент брака поменьше?

Шульгин слегка пожал плечами.

– Поменьше, товарищ Сталин… Хотя бывает, куда ж денешься?

Вождь вдруг помрачнел лицом, однако голос его оставался крайне благодушным.

– Товарищ Шестаков, вы – умный человек? – и прозвучало это одновременно и вопросительно и утвердительно.

– Да, товарищ Сталин. Надеюсь – да, – сделал он на всякий случай оговорку.

– А что такое, по-вашему, – умный? – и посмотрел на собеседника очень пристально.

– Я думаю – это способность адекватно реагировать на обстановку и принимать верные в данных обстоятельствах решения. Образование и должность к понятию «ум» безотносительны…

Сталин склонил голову к плечу.

– Хорошо сказано. В определенных обстоятельствах так и есть. Однако заметно, что независимо от окружающей обстановки образование у вас дает себя знать.

Шульгин промолчал. А что? Бояться ему совершенно нечего. Не мог он избавиться от ощущения, что нынешний Сталин и Андрей Новиков – одно и то же. Слишком много друг ему рассказывал о пребывании в этом теле, наводящем ужас на окружающих, в том числе якобы и на самого Черчилля в будущие годы. Да и при самом остром развитии ситуации ни Виссарионович, ни Поскребышев, сидящий за дверью, ничего ему сделать не смогут. Охрана в коридоре – тоже. Просто не успеют. Другое интересно. Сталину сейчас пятьдесят восемь, ему – тридцать пять, Шестакову – сорок два, психологической же разницы в возрасте не чувствуется.

– Теперь дальше, – продолжил Сталин с прежней интонацией. – Вы – смелый человек?

– Скорее всего. В Мировую войну кресты даром не давали. Тем более – на море. Страшновато моментами было, не скрою, а так – ничего, служил, воевал…

– То в Мировую. Там много героев было. А вы и Николая Ивановича не испугались.

Шестаков изобразил на лице легкое презрение.

– Николай Иванович? По-моему, германская торпеда или мина в холодной Балтике страшнее этого придурка! С крейсера «Паллада» из тысячи человек ни один не спасся, да и еще были случаи. А тут…