Скорпион
Шрифт:
Но дядя Коля, пусть он меня простит, всегда отличался большим себялюбием. И в какой-то момент это его решительно подвело - никогда нельзя быть довольным самим собой. Когда начинаешь быть довольным жизнью, то жди неприятностей.
Помню, как был радостно возбужден за неделю до рокового выстрела: потирал от удовольствия руки, дергал паленый утюгом галстук, шумно чаевничал:
– Все, прошло их время! Начинаем игру, Александр, - и вытаскивал из сейфа заветные папочки, развязывал на них бантики, листал страницы, потом снова завязывал атласные ленточки на бантики.
– У-у-у,
– Не рано ли?
– сомневался я.
– Саша, ты меня плохо знаешь?
– и тыкал пальцем в потолок.
На потолке ничего не было: потолок как потолок.
– Ничего, сынок, не понимаешь, - и самодовольно расплывался в улыбке, и грыз, грыз, грыз сушки зубами, покрытыми желтизной.
– Побеждает тот, кто обладает необходимой информацией. Информация решает все!.. А у нас что? Верно: в полном объеме, - и накладывал лапу на папки.
– Мы ещё с тобой, Алекс, потрудимся во славу отечества!
– И верил, верил, верил, что его политическая пикертоновщина нужна родине.
И хотел, как я понимаю, и меня в очередной раз задействовать в этом труде.
У меня же, признаться, на ближайшее будущее были иные планы.
Я хотел, чтобы моя дочь называла меня папой. Слава Богу, её легкие очистились, и она бегала веселенькая, с парфюмерно-косметическим румянцем на щеках. Когда дочь выздоровела, я пришел на кухню и сказал её маме:
– Выходи за меня.
– Куда?
– Ну куда выходят? Замуж!
– Хм! Чего это вы, молодой человек? Не перетрудились ли часом?
– Перетрудился.
– Тогда отдыхайте.
– Прекрати этот тон.
– Ты мне ещё будешь указывать?
Ну и так далее. Словом, женщина скрутила кукиш и поводила фигурой перед моим носом, спрашивая:
– А зачем?.. зачем... ты... нам... нужен?
Так и сказала - и она права. Чтобы любить, необязательно совершать гражданский обряд. Его совершают лишь те, кто сомневается в своих чувствах.
Та, которая вновь начинает похрапывать под моим боком, не сомневается, что меня любит, и поэтому не хочет замуж. Она прекрасна в жизни и во сне жаль, что храпит. Но я её пока не буду оставлять; во-первых, кому-то нужно наблюдать за состоянием моего носа, во-вторых, необходимо следить за тем, чтобы я случайно не застрелился из своего служебного пистолета. Стреляются, как правило, в одиночку. Если кто-то при этом присутствует, то можно промахнуться... или угодить в присутствующего.
Нач не промахнулся - он оказался в своем кабинете один. Случилось так, что он оказался в своем кабинете один. Странно, у него всегда ходили толпами, попить чайку, подышать свежим воздухом культурных растений. А тут он остался один. Правда, был вечер, ближе к ночи, и все сотрудники ушли домой, чтобы набраться новых сил перед трудовым трудным днем.
Вероятно, Нач дядя Коля заработался, работы было много, и не заметил, что остался один. Когда же заметил, то поспешил вытащить из ящика стола или, быть может, сейфа пистолет. И не промахнулся. Он был метким стрелком: на стрельбище лучше всех стрелял.
Я же плох в стрельбе из мелкого оружия. Если бы мне дали ракетную установку, да, боюсь, её не доверят. Вот почему
Мне даже в каком-то смысле завидно: генерал-майор сделал то, что у меня, может, и не получится. И наверняка не получится, потому что меня обманули, провели меня, как юнната-следопыта: Нач все сделал, чтобы моя мечта превратилась в призрачную субстанцию.
Теперь я думаю: неужели он так был зорок? Но скорее всего: он хотел, чтобы я был последним, кто бы видел его живым. Такая вот прихоть.
Когда я по приказу явился к Начу в кабинет, там находились сотрудники, двое их было или трое, не помню. Генерал-майор говорил с ними о погоде, а быть может, о сложном международном положении. Потом они ушли, сотрудники, и мы остались вдвоем, я и дядя Коля.
– Как дела, сынок?
– спросил он.
Нас было двое, и поэтому он спросил меня: как дела?
Я ответил.
Нач стащил очки с носа, помял лицо ладонями, смотрел на меня. И в эту минуту у него было лицо утомленного бухгалтера, который наконец-то свел дебет с кредитом.
– И еще, - сказал я, - сын товарища ГПЧ засобирался в путь-дорогу... туда, - и показал в окно, где горели рекламные огни города.
– Точно?
– рассеянно спросил Нач.
– Да, - удивился, мне всегда доверяли.
– Что-то случилось?
– Не выдержал; хотя не имел права задавать такой бестактный вопрос.
– Случилось, Саша, случилось, - генерал-майор грузно поднялся из-за стола, звякая ключами, открыл сейф.
– Подставили меня, брат. Купился дядя Коля, - и тащил из бронированного нутра сейфа папочки.
– Таким вот образом. Продали ни за понюх табаку. Эх!
– И снова сел за стол, развязывая атласные ленточки на папках.
– И не так обидно, что продали с потрохами, а что сам... сам купился.
– Это серьезно?
– спросил я, хотя опять же не имел права задавать такой вопрос.
– Наверное, серьезно, - проговорил Нач, копошился в документах.
– Это так серьезно, что ты и не представляешь... и думать... не думаешь, проговаривал он, потом резким движением вырвал страницу.
– Вот таким образом. Ничего, мы ещё с тобой... Пенсия... по состоянию здоровья. Я им покажу такую пенсию, - снова вырвал страницу; она была в скоросшивателе и повредилась.
– Хотят проводить на пенсию, понимаешь, торжественно... с цветным телевизором. А на хрена мне ещё один телевизор?
– И опять рванул на себя страницу.
– Я им устрою проводы. Эти пирожноеды на всю свою жизнь...
Я шмыгнул носом, вытащил из кармана платок - высморкался.
– Ты чего?
– удивился дядя Коля.
– Так, ОРЗ, - ответил я.
– ОРС?
– Нач был, я уже говорил, малость глуховат, это был его единственный недостаток, и он его тщательно скрывал.
– Общество развитого социализма, выходит, - сказал он, обмякая в кресле и смотря перед собой. Да, выходит, что так, - и улыбнулся.
Нача хоронили, как героя. А хоронили его в закрытом цинковом гробу. И никто не понимал: почему героя хоронят в закрытом цинковом гробу официальная версия была такова: скоропостижно скончался: тромбофлебит.