Скотство и чуть чуть о плохих грузинах
Шрифт:
Он был в постели не один.
Рядом простерлось длинное спящее тело девушки баскетбольного размера.
Сноска: ("ко мне" (фр)) – Ничего себе! – присвистнул Максим, – куда же я вчера в баре смотрел, когда знакомился? Или она на стуле сидела, когда я ей презентовался?
– Ты помнишь, я тебя пидора до машины из бара на себе тащила, как Ленин бревно на красном субботнике! – приоткрыв один глаз, надтреснутым голоском пропела высокая барышня.
– Не, не помню, – отозвался Максим и тут же поинтересовался, покуда не забыл, – а
– Dans bas, ou dessue, – ответила девица и захлопнула красивый карий глаз, прикрыв его волоком ресниц.
Пришлось вставать и искать трусы.
Максиму было как-то неловко расхаживать по дому дезабилье.
Трусы нашлись только девчачьи.
Максимка долго думал, но надевать розовые стринги не стал, и пошел в чем есть.
Но так как попал он в это спальное помещение в состоянии полного беспамятства, оттранспортированный из автомобиля таким же образом в виде ленинского бревна, то путешествие в задверное пространство имело теперь для Максима такое же познавательное значение, как путешествие Марко Поло в Китай или поход Васко да Гама в Вест-Индию.
Тера Инкогнито предстала сознанию Максима Тушникова сперва в виде широкого светлого коридора с красным по полу ковром, что заканчивался лестницей с белыми, отделанными бронзой гладкими перилами – хоть садись верхом, как в школьном детстве, да съезжай с ветерком.
Памятуя наставление баскетболистки, Максим начал осторожный спуск. От похмелья кружилась голова. Не надо было мешать текилу с шампанским, ой не надо.
Лестница привела Максимку в громадный холл с пустым холодным, отделанным белым генуэзским мрамором и уральским малахитом камином.
Максим зябко поежился, огляделся, но холодильника с обещанным пивом не увидал.
Тушников с минуту помежевался, идти, продолжать свои географические исследования, или положить экспедиции конец и возвращаться с неутоленной жаждой в постель к красавице-баскетболистке. Но жажда взяла верх над иными сексуальными сомнениями, и утопая по щиколотку в мягком ворсе ковров, Максимка двинулся дальше.
Так, шаг за шагом, Тушников проследовал через большой зал инкрустированного паркета и с расписным плафоном, что из-за зеркал по стенам и из-за белого рояля в углу напомнил Макимке балетный класс, потом босыми своими ногами Максим прошлепал через пару гостиных с шелковыми обоями, уставленных новенькой мебелью, fabricue под матёрый антиквариат Х1Х века, но нигде… Нигде он не заметил и намека на холодильник.
Хотелось сделать пи. И Тушников уже было, грешным делом, начал примеряться к какой-то вероятно чрезвычайно древней вазе, как вдруг, страшная мысль пронзила его пораженный винными испарениями мозг. Он заблудился. Он не найдет дороги назад.
– Вот, дурак, надо было как в кино про индейцев, крестики и стрелки мелом на стенках рисовать, – пробормотал Максим, пуская теплую струю сильного утреннего напора в жерло этрусской вазы…
– Господину что-нибудь нужно? – послышалось из-за спины.
Максим
– А? Что? – Тушников обернулся через плечо и увидал горничную в классическом строгом платье и белом переднике.
– Господину что-нибудь нужно? – повторила свой вопрос горничная.
Она стояла, склонившись в полу-книксене и скромно потупив глаза.
– Где тут у вас насчет пивка? – от волнения надтреснутым голосом спросил Максим.
Присядьте, барин, сейчас принесу, – ответила горничная и зашуршав юбками проворно скрылась за боковой дверью.
Максим машинально принялся растирать босою ногой ту лужицу, что он сделал на паркете.
– Вот, незадача,- подумал он и также машинально обеими руками прикрыл срамное место, – и куда это я попал?
– Извольте, ваше пиво, барин, – услыхал он грудной и удивительно приятный голосок юной горничной.
Она стояла в белом чепчике и с подносом в руках, как та знаменитая шоколадница кисти Жан-Этьен Лиотара, только вместо чашки горячего какао на подносе стоял запотелый бокал со светлым пенным лагером.
Максим отнял одну из рук от срамного места и не отрываясь, глядя в личико горничной, взял с подноса холодное пиво и с каким-то животным зубовным стоном, в три глотка высосал бокал до дна.
– Слушай, а где это я? – спросил Максим, ставя бокал обратно на поднос.
– Это дом господина…
И тут с уст юной горничной слетело такое громко – известное на Москве имя, что Максим вздрогнул, и снова захотел сделать пи.
– Слушай, а эта…
Максим запнувшись, неуверенно показал пальцем на потолок, подразумевая то место, туда где спальня в которой лежала по его расчетам его вчерашняя баскетболистка, – а эта? Кто она ему?
– Зинаида Сергевна? – переспросила горничная, и скромно улыбнувшись, пояснила, – она нашего барина Ивана Ивановича Полугаева гражданская жена.
– Типа жена? – нервно переспросил Максим, – а где сам?
– Иван Иванович сейчас в Австралии и в Китае на переговоры улетели, завтра обещались быть.
Максим слегка повеселел.
– Завтра, говоришь? – спросил он, беря горничную за подбородок, – а тебя это самое, можно?
– Меня? – лукаво стрельнув снизу вверх глазками, в свою очередь переспросила горничная, – меня можно, но чтобы только барыня не увидала…
Теперь, вспоминая давешные приключения, Максим начал сильно бояться.
– А если я ее заразил?
А в том, что он трахался с этой министерской женой безо-всяких контрацептивов, у него не было никакого сомнения, – а если я ее, да еще и эту их горничную заразил недолеченной своею микроуреаплазмой с трихомониазом? Убъют меня нукеры министерские?
И охваченный смятением чувств, Максим поехал к Исмаилу и Аджинджалу за деньгами.