Скованные одной целью
Шрифт:
Танцор оценил комплекцию убитого, вспомнил, как Он прохрипел что-то перед смертью. И понял, как тот должен был говорить: каким тембром, с какой интонацией. Актерство не пропьешь, подумал Танцор самодовольно.
Достал трубку, нажал на Yes и ответил:
– Ну?
– Баранки гну! – завизжал противный женский голос. – Где тебя черти носят? Уже вся начинка кончилась. На Казанском уже торговать нечем! А ты там, блядь, ни мычишь ни телишься!
Это было круто! Так круто, что у Танцора наступило некоторое смятение чувств. Танцор замешкался, восстанавливая
– А ты пока капустку с дерьмецом клади. Все схавают.
– Ты дурак что ли совсем?! Или нажрался?! В три раза дешевле же, блядь! Чтобы через двадцать минут привез! Всё! А то Хачик тебя самого, блядь, на фарш пустит!
На этом разговор прервался.
Функции определителя номера в телефоне не было. Поэтому вместе с разговором оборвалась и очень любопытная ниточка.
Танцор аккуратно, чтобы не потревожить вечный сон, вынул из кулака убитого убийцы Вальтер. Это был уже девятый или десятый пистолет в его арсенале.
А в темноте среди ветвей кудесник ночи соловей продолжал поливать уснувшую природу длинными остервенелыми очередями.
– Насвистел, козел! – зло подумал Танцор. И пошел домой.
Недаром в старину пели:
Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат!
Пусть солдаты немного поспят!
Стрелка бодрствовала, сидя перед монитором.
– Ну, – спросила она, не оборачиваясь, – наломал любимой девушке сирени?
– Наломал, – ответил Танцор, который действительно вернулся с охапкой лиловых веток. – Нюхай на здоровье.
– А что еще? Никто тебя, надеюсь, не обижал без меня? По этой поре телки бывают очень злыми. Просто остервенелыми бывают телки! По себе знаю!
– Дык, кто ж меня обидит-то? Я ж специально стареньким прикинулся. Ногами шаркал, носом шмыгал. Кто ж на такого руку или чего там ещё поднимет?
– Это правильно, – одобрила Стрелка. – Ты моя собственность. А собственность должна беречь себя для хозяйки.
– Да, – как бы вспомнив нечто несущественное, лениво сказал Танцор, – пушку нашел.
Стрелка резко крутанулась на стуле на сто восемьдесят. Чтобы посмотреть на лицо, которое прямо сейчас попытается солгать самым наглым образом.
– Эт-та каким же макаром? – спросила она вкрадчиво.
– Да, понимаешь, иду я себе, иду. Народу нет. Соловей орет истошно, словно его насилуют. И вдруг вижу, на дорожке что-то валяется. Наклоняюсь – мать честная! – пистолет системы Вальтер. Ну, я его в карман и положил. Ведь пригодится же? Так?
– Пригодится, – ответила Стрелка совсем не так и не то, что хотела сказать.
Потому что взгляд её слегка замутился. Всего лишь от двух произнесенных Танцором слов: «соловей» и «насилуют». Да ещё от одуряющего запаха, которым истекала плотоядная сирень. Ну, и, конечно же, от мужественной самцовой осанки, которую Танцор придал своему телу, насыщенному гормонами.
Стрелка встала со стула и, вытянув вперед руки, пошла вперед. Неотвратимо и истово, словно боярыня Морозова.
Когда
И они сошлись прямо на полу. Поскольку до дивана надо было пройти четыре длинных шага.
И Танцор взял её, потерявшую ощущение реальности. Потерявшую чувствительность тех участков тела, которые не соприкасались с Танцором. Точнее – эта чувствительность перетекла в места, которыми Стрелка срослась с Танцором, отчего острота ощущений достигла умопомрачительной силы.
Танцор взял её решительно. Взял её мощно. Взял смело и раскованно.
И уже через пятнадцать минут из распахнутых окон доносилась чарующая песнь любви и секса: «О! О, мамочка! Ох! Мамочка! Блядь! Мамочка! О-О-О!»
И все замирало вокруг, все цепенело от пронзающего безмолвное пространство неистового гимна плоти.
Сирень начинала благоухать на пределе возможного.
А соловьи в Сокольниках замертво падали с веток от разрыва аневризмы.
Секс в мае – это круто. Слишком круто для слабых духом и нищих телом.
АППЛЕТ2.
НА СТЕНЕ ВИСИТ МОЧАЛО
А утром уже все по-иному. Утром вместо соловьев шустрые воробышки, гомонящие. Прямое – прямо в глаза – солнце, отчего надо жмуриться и поворачивать голову на подушке туда-сюда, отлынивая и по-детски хитря.
Утром, блин, телефон! Всегда телефон, который, сука, на гражданке заменяет дневального с его ослиным криком: «Подъем!»
Так было и на сей раз. И поскольку Танцор был, во-первых, мужчиной, а во-вторых, старшим, то ежеутренний подъем трубки входил в его обязанности.
– Кто говорит? Слон? – пробубнил он спросонья дежурную шутку, которая от частого употребления истерлась и вылиняла.
– Почему слон? – ответила трубка незнакомым голосом. – Это я говорю, я.
– Кто «я»? – не уловил Танцор ответной шутки, слишком тонкой для столь раннего часа. – Представляться надо, гражданин. Надо экономить время собеседника.
– Сколько знакомы, а все никак не научишься узнавать меня по телефону. Казалось бы, столько хорошего я для тебя сделал, а все никак не научишься кормильца…
– Вот что, кормилец, – прервал неизвестного Танцор, – я пока ещё сплю. И шутить с незнакомыми не расположен.
– Это Сисадмин-то для тебя незнакомый! – изумилась трубка все равно незнакомым голосом. – Да, действительно, я недавно скорректировал тембр, «Сони» на «Шарп» заменил, но это ведь ничего не значит. Ты меня должен по синтаксису узнавать!.. Шутка, шутка, дорогой.