Скованный ночью
Шрифт:
Слишком большая опасность ждала нас внизу, в этом зловещем царстве перепутавшегося прошлого и настоящего, чтобы я мог вернуться в детство. И все же хорошо было бы забраться под одеяло с моими собственными Пухом и Тигрой и снова поверить, что мы останемся друзьями даже тогда, когда мне будет сто лет, а Пуху — девяносто девять.
— О’кей, — сказал я Мангоджерри, и мы продолжили спуск.
Когда мы добрались до площадки первого из трех подземных этажей, Бобби прошептал:
— Брат…
Я обернулся. Люминесцентные лампы позади исчезли.
Настоящее время снова стало настоящим. По крайней мере, на секунду.
Доги нахмурился и пробормотал:
— Хочу в Колумбию.
— Или в Калькутту, — добавила Саша.
Рузвельт передал нам мысли Мангоджерри:
— Нужно торопиться. Если мы не поторопимся, прольется кровь.
Предводительствуемые бесстрашной кошкой, мы прошли четыре марша и спустились на последний подземный этаж ангара.
Мы не обнаружили никаких новых следов бяк и бук, пока не достигли конца лестницы. Когда Мангоджерри была готова провести нас во внешний коридор, окружавший внутренний овал, в дверном проеме вновь вспыхнул мутно-красный свет, который мы видели на первом наземном этаже. Он мерцал только мгновение, а затем сменился темнотой.
Страх, овладевший нашей маленькой группой, выражался шипением кошки и нашим опасливым шепотом.
Откуда-то доносились другие голоса, низкие и искаженные, напоминающие аудиозапись на малой скорости.
Саша и Рузвельт выключили фонарики, оставив нас в темноте.
Кровавое сияние за дверью вспыхнуло снова, а затем повторилось, как «мигалка» на полицейской патрульной машине. Каждая вспышка была дольше предыдущей, пока тьма не отступила окончательно и коридор не залило зловещее сияние.
Голоса становились громче. Они еще искажались, но были почти разборчивы.
Как ни странно, ни одна частичка зловещего красного света не проникала из коридора к подножию лестницы. Проем казался дверью между двумя реальностями: абсолютно черной по эту сторону и красной по другую. Кровавая линия, тянувшаяся по полу и порогу, была острой, словно лезвие бритвы.
Как и наверху, это сияние окрашивало пространство, но не освещало его. В сумрачном свете призрачные фигуры и движения, которые можно было заметить краем глаза, казались еще более загадочными и непонятными.
В проеме мелькнули три рослые фигуры, казавшиеся в красном свете темно-каштановыми: возможно, люди, возможно, кое-что похуже. Когда они проходили мимо двери, голоса стали более громкими и менее искаженными, но они снова утихли, как только фигуры скрылись из виду.
Мангоджерри переступила порог.
Я ждал, что она вспыхнет, испепеленная лучом смерти, и исчезнет, оставив после себя только запах паленой шерсти. Однако она тоже превратилась в маленькую темно-каштановую фигурку, удлиненную, искаженную, но легко узнаваемую, потому что у кошек, даже говорящих, есть четыре лапы, хвост и особая повадка.
Свет в коридоре начал пульсировать. Он был то темно-красным, то розовым;
Внезапно свет в коридоре стал из красного белым. Пульсация прекратилась. Мы смотрели через дверной проем в помещение, освещенное люминесцентными лампами.
Одновременно с изменением освещения у меня заложило уши, словно от внезапного падения давления; по лестнице пронесся теплый ветер, пахнущий озоном, как бывает в дождливую ночь после разряда молнии.
Мангоджерри, стоявшая в коридоре и больше не казавшаяся каштановым пятном, глядела куда-то направо. Под ее лапами был не голый цемент, а белая керамическая плитка, ранее отсутствовавшая.
Я посмотрел на темную лестницу позади, казалось крепко цеплявшуюся за наше время и находившуюся скорее в настоящем, чем в прошлом. Здание совершало переход не полностью; феномен напоминал сошедшее с ума лоскутное одеяло.
Мне хотелось припустить вверх во все лопатки, подняться в ангар и выскочить в ночь, но возврата уже не было. Время возврата миновало тогда, когда похитили Джимми Уинга и исчез Орсон. Дружба требовала оставить мир, нанесенный на карту, и отправиться в области, которые не могли себе представить картографы древности, писавшие на краю свитка: «Здесь живут чудовища».
Я прищурился, вынул из внутреннего кармана куртки темные очки и надел их. Пришлось рискнуть и подставить потоку света руки и лицо, но сияние было таким, что глаза начинало щипать от слез.
Когда мы осторожно входили в коридор, я не сомневался, что мы вступаем в прошлое, в то время, когда база еще не была закрыта и обобрана дочиста. Я видел висевшее на стене расписание, написанное мягким карандашом, доску для объявлений и две тележки на колесах, наполненные странными инструментами.
Красный свет исчез, но пульсирующий гул остался. Я подозревал, что это гудит яйцевидная комната, включенная на полную мощность. Этот гул проникал сквозь барабанные перепонки в череп и вгрызался в поверхность мозга.
В комнатах появились отсутствовавшие ранее металлические двери. Ближайшая из них была открыта настежь. В тесном помещении находились два пустых вращающихся кресла, стоявшие перед панелью управления, даже отдаленно не похожей на микшерную, которой пользуются радиоинженеры. На одном конце панели стояли банка пепси и пакет картофельных чипсов, доказывая, что даже архитекторы Судного дня время от времени подкрепляются.
Справа от лестницы, метрах в двадцати — двадцати пяти дальше по коридору, шли трое мужчин, не подозревавших, что за ними следят. Один был в джинсах и белой рубашке с закатанными рукавами, второй в темном костюме, третий в брюках хаки и белом лабораторном халате. Они шли, пригнув друг к другу головы и как будто совещаясь, но из-за гула я не слышал их голосов.