Скряга Скрудж
Шрифт:
Вся семья была совершенно спокойна.
«И поставил он среди них отрока».
Где слышал Скрудж эти слова?.. но слышал он их не во сне. Вероятно, прочел их вслух Петр, когда Скрудж и дух переступали порог… Но отчего же Петр перестал читать?
Его мать положила работу на столик и закрыла лицо руками.
— Кажется, отец? — сказала она немного погодя, и побежала навстречу своему бедному Бобу.
Боб вошел в своем неразлучном «носопряте», — и хорошо, что на этот раз с ним не разлучался. Подогретый в камельке чай поднесла ему чуть не вся семья, наперерыв.
Боб был очень весел, похвалил работу жены и сказал, что вероятно она поспеет раньше воскресенья?
— Воскресенья! Стало быть, ты наведывался сегодня туда, Роберт? — спросила жена.
— Да. Мне очень жаль, что тебя не было… место отличное — всё зелень кругом… Впрочем, ты еще увидишь… я ему обещал, что буду ходить к нему гулять по воскресеньям… Бедный мой, милый мой ребенок! — крикнул Боб.
И без удержу залился слезами…
Торопливо вышел он из комнаты и поднялся в верхнее жилье, освещенное и убранное цветами по-праздничному. Против кровати мертвого ребенка стояло кресло и — казалось, только что только встал с него кто-то. Боб присел, в свою очередь, посидел и встал, встал, поцеловал холодное, милое личико и спустился вниз…
Быстро-быстро умчал Скруджа из этой комнаты призрак и нигде не останавливался, пока сам Скрудж не сказал:
— Постойте!… вот двор и дом, давно мне знакомые… позвольте мне посмотреть — чем я должен быть?
Призрак остановился; но рука его была вытянута по другому направлению.
— Да ведь вот где дом, — заметил Скрудж, — зачем же вы меня маните дальше?
Неумолимый палец призрака не изменял своего положения. Скрудж поспешно побежал к окну своей конторы и заглянул внутрь: контора и осталась конторой, — только не его. И меблировка была другая, и в креслах сидел не он. Призрак всё указывал рукою куда-то…
Скрудж совсем потерял голову и перенесся со своим вожатым к какой-то железной решетке. Еще не переступая за нее, он оглянулся кругом… кладбище! Тут-то, вероятно, и лежит, под несколькими футами земли, тот несчастный, чье загадочное имя Скрудж сейчас же узнает. Ей-Богу, хорошенькое было место: кругом стены соседних домов: по земле дерн и сорные травы; могил — могил столько, так утучнили они землю, что тошно становится… Славное местечко!…
Дух показал на одну могилу — Скрудж подошел к ней и прочел:
«Эвэнезер Скрудж».
— Так это я себя-то видел на смертной кровати? — крикнул Скрудж, упав на колени.
Дух указал пальцем на него и на могилу, потом — на могилу и на него.
— Нет, дух, нет-нет-нет!
Палец духа будто застыл в одном и том же положении.
— Дух! — вскрикнул Скрудж, вцепившись в платье призрака, — выслушайте меня: я уже не тот человек, не буду тем человеком, каким был до встречи с вами… Зачем же вы мне показываете всё это, если для меня уже нет надежды?
В первый раз шевельнулась рука призрака.
— Добрый дух! — продолжал Скрудж, лежавший ничком, — походатайствуйте
Призрак благосклонно махнул рукой.
— Ото всего сердца буду чтить я святки, и буду ждать их круглый год. Буду жить в прошлом, в настоящем и в будущем: все вы три духа дали мне незабвенные уроки… О! скажите мне, что я могу стереть эту надпись с могильного камня?
Скрудж отчаянно ухватился за руку призрака: рука выскользнула было, но Скрудж сдавил ее, как клещами; однако же призрак всё еще был сильнее Скруджа, и оттолкнул его.
Подняв обе руки в последней мольбе об изменении своей участи, Скрудж заметил, что одежды духа становятся тоньше и тоньше, и сам дух постепенно преображается, и преобразился в занавесный столбик постели.
Пятая строфа
Действительно — это был занавесный столбик. Да. И столбик над собственной постелью Скруджа, и даже в собственной спальне Скруджа. Перед ним был целый день — оправиться и переменить образ жизни.
— Буду жить в прошлом и в настоящем… — повторил Скрудж, соскакивая с постели. — Врезались мне в память три духовные урока. О, Джэкоб Мэрлей! Да святится праздник Рождества Христова.
— Не сняты они, не сняты! — продолжал Скрудж, обнимая с рыданием постельные занавески. — И кольца целы… И всё, что я видел, — греза!…
Он мял и переминал платье, сам не понимая — что делает.
— Боже мой! — говорил он, схватив в обе руки чулки и становясь с ними в позу Лаокоона, оплетенного змеями. — Господи! я легче пуха, счастливее бесплотного духа, веселее школьника, пьянее вина!… С праздником! Всех имею честь поздравить с праздником!… Эй! кто там! Ау!… Го-го-го!…
Одним прыжком перескочил он из спальни в гостиную и остановился в ней, запыхавшись.
— Вот и кастрюлька с кашицей! — кричал он. — Вот и дверь, сквозь нее же проник призрак Мэрлея! Вот и уголок, где сидел нынешний Сочельник! Вот и окошко, откуда я следил за грешными душами: всё на месте, всё в порядке… Ха-ха-ха-ха!
И это было так… Для человека, не смеявшегося столько лет, этот смех был торжественно великолепен, был родоначальником нескончаемых покатов со смеха.
— Не знаю я — какое у нас сегодня число? — продолжал Скрудж. — Не знаю — сколько времени провел я между духов. Ничего не знаю: я просто ребенок… И как бы мне хотелось быть маленьким ребенком… Эй, гэй, гой, гэй!…
Его восторг был умерен церковными колоколами, перезванивавшими во все тяжкие:
«Дини-дини дон-бум, бум! Динь динь дон, бум, бум, бум! Дон, динь-дон, бум»!
— Отлично! Отлично! — покрикивал Скрудж; подбежал к окошку и глянул на улицу. Не было ни изморози, ни тумана: был ясный, свежий денек, один из тех, что веселят и укрепляют, и гонят кровь по жилам в «плясовую». Золотое солнце; голубое небо; колокольный трезвон… — Отлично! Отлично!…
— Какой сегодня день? — крикнул Скрудж из окошка какому-то вероятно на него же заглядевшемуся мальчишке.