Скрытые пружины
Шрифт:
Множество раз я прокрадывалась в будуар и, приникнув ухом к стене, пыталась уловить, что происходит в комнате, но там всегда было тихо. Из разговоров горничных, подслушанных мной, я поняла, что на этот раз разлад между моими родителями достиг небывалой силы. Однажды, когда я пряталась в кладовой, то услышала, как миссис Дин сказала, обращаясь к Абигайль: «Попомни мои слова, это затишье перед бурей. Случится что-нибудь ужасное, вот увидишь. Теперь уж недолго ждать осталось!»
В те редкие дни, когда я виделась с отцом за обедом или ужином, он вёл себя предупредительно и отстранённо, ничем не напоминая того весельчака, с которым мы вместе хохотали
Но надо признать, что в Хиддэн-мэнор и вправду творилось нечто странное. Никогда ещё после припадка мать не проводила так много времени в постели, не желая никого видеть. Разлука с нею наполняла моё сердце печалью и тоской, и похожие чувства я ловила во взгляде отца, когда он входил в столовую перед обедом и бросал грустный взор на её пустое кресло. Она словно покинула нас, не покидая при этом Хиддэн-мэнор, выбрав для своего затворничества пропахшую лауданомом спальню, из окон которой было видно дорогу, ведущую к Лидфордскому ущелью, и кромку Уистменского леса.
Неизвестно, сколько бы ещё продлилась эта ситуация, наполнявшая весь дом гнетущей атмосферой, но в один из хмурых дней (кажется, в начале апреля), перед парадным крыльцом Хиддэн-мэнор остановился знакомый экипаж и в холле, будто чудесная фея, возникла моя обожаемая тётушка Мод. Оцепенев от такой неожиданной радости я, стоя на лестнице, с трепетом наблюдала, как из-за её пышных юбок появляется кузина Элизабет и простирает ко мне руки, сияя искренней улыбкой.
От восторга я потеряла дар речи – пока мы ожидали, когда мать приведёт себя в порядок и спустится к нам, я могла лишь односложно отвечать на вопросы тётушки Мод и разглядывать её удивительный туалет. Кузина Элизабет была одета чуть скромнее, но яркие муаровые ленты в её волосах и затейливое кружево на воротничке платья показались мне восхитительным оперением райской птицы.
Разворачивая подарки, которые тётушка вручила мне с ласковой улыбкой, я с трудом сдерживала радостные возгласы, рвущиеся из моей груди. Никогда ещё я не получала такие чудесные дары, да ещё упакованные в нежнейшую, будто замшевую бумагу с лёгким цветочным ароматом. В числе подарков были новые книги, два платья из тонкого муслина, невесомые, словно белоснежная паутинка, перчатки, миниатюрные дамские часики на длинной цепочке и великолепная лакированная музыкальная шкатулка, крышка которой была украшена искусной резьбой. (К музыкальным шкатулкам и прочим механическим заводным игрушкам моя тётушка питала особое пристрастие. Её дом в лондонском пригороде, куда я отправлюсь спустя год с небольшим после описываемых событий, оказался наполнен превосходными образчиками музыкальных ящиков и табакерок).
Ошеломлённо взирая на всё это богатство, я поблагодарила тётушку с такой горячностью, что та неловко опустилась на колени и порывисто поцеловала меня в лоб, на мгновение крепко сжав в ласковых объятиях.
– Ох, Маргарет, я так счастлива, что тебе пришлись по душе эти безделицы, – проговорила тётушка Мод, растрогавшись. – Нет большего удовольствия,
В этот момент тётушка резко замолчала, на её побледневшем лице появились испуг и растерянность. Проследив за её взглядом, я тоже испытала некоторую дрожь.
В дверях безмолвно стояла моя мать, закутанная в плотную шаль. Её потускневшие за время затворничества волосы находились в полном беспорядке и больше напоминали воронье гнездо, чем причёску благовоспитанной леди. Глаза ввалились, а тёмные тени вокруг них придавали её взволнованному взгляду лёгкое безумие. Тонкие пальцы проделывали множество мелких суетливых движений, которые она, как это казалось со стороны, вряд ли осознавала.
– О, дорогая моя! – тётушка Мод вскочила на ноги и поспешила к сестре, на ходу раскрывая ей свои объятия. – Я и не знала, что ты больна. У тебя измождённый вид. Тебе не стоило покидать свою постель.
Элизабет нашла мою руку и стиснула её горячей ладошкой, а затем, обратив ко мне встревоженный взгляд, начала проникновенную и сочувственную речь, имеющую своей целью утешить меня. Впервые добросердечие кузины не вызвало во мне благодарной признательности, так как я с превеликим старанием пыталась разобрать то, о чём говорили моя мать и тётушка Мод.
Не бросив на меня даже взгляда и не поприветствовав кузину Элизабет, как того требовали правила приличия, мать объявила хриплым надтреснутым голосом:
– Мод! Ты будешь удивлена! Случилось кое-что… – Её потрескавшиеся бескровные губы растянулись в подобии слабой улыбки, и она почти выкрикнула: «У меня есть известие!»
Звонкий ручеёк утешительной речи Элизабет всё никак не иссякал и, как я не прислушивалась к дальнейшей беседе, её содержание осталось для меня тайной. Я лишь увидела, как тётушка Мод вынула из крохотного ридикюля пухлый конверт без единого почтового штемпеля. В ту же секунду лицо матери потеряло свою нездоровую бледность, вызванную меланхолическим недомоганием, и расцвело пунцовым румянцем. Меня же, будто предчувствие грядущих трагических перемен, пронзил озноб.
Глава 6
Весна тысяча девятьсот четвёртого года выдалась на редкость тёплой и солнечной, что радовало меня и Элизабет многочисленными возможностями для прогулок и игр. Тётушка Мод и кузина никогда ещё не гостили в Хиддэн-мэнор такое продолжительное время, и я чувствовала себя настолько счастливой от их присутствия в нашем унылом поместье, что каждое утро, просыпаясь, была готова распевать песни, словно птичка.
Благодаря гостьям в доме установилось праздничное оживление, которое заставило мать стряхнуть с себя остатки болезни и быстро пойти на поправку. Пухлый доктор Джефферсон, пропахший отталкивающими лекарственными запахами, нехотя признал, что мать почти оправилась от приступа меланхолии и не настаивал более на приёме своих снадобий, которые раньше приносил в пугающих количествах.
Неестественная бледность на лице матери уступила место лёгкому румянцу, а пугающие тёмные круги под глазами почти исчезли. Мать казалась такой весёлой и беспечной, будто и вовсе не было никакого длительного недомогания, во время которого она от слабости проводила целые дни в постели, равнодушно глядя на пылающий в камине огонь. В движениях её появилась нетерпеливая порывистость, отчего казалось, что она не ходит степенной походкой, подобающей взрослой даме, а пританцовывает, как расшалившийся ребёнок.