Скверна
Шрифт:
– А если не двадцать, а лет сорок? – настаивала Кама.
– Сорок, хороший возраст, – кивнул Хаустус и тут же стал серьезным. – Когда не знаешь, куда направиться, спроси себя, откуда хочешь выбраться. Не знаешь, что делать, подумай, чего делать не стоит. Не знаешь, как жить…
– Сдохни, – зло подсказала Эсокса.
– Не живи, – поправил ее Хаустус. – Прежде чем думать, куда направляться, давайте-ка прикинем, куда мы попасть не хотим.
– В Даккиту, – прошептала Кама, и Эсокса согласно кивнула.
– Да, – задумчиво причмокнул Хаустус. – Туда нам направляться не резон. В Эрсет есть вообще
– Как долго? – спросила Эсокса.
– Вопрос отменяется, – проскрипел Хаустус. – Куда тогда двигать? Что делать умеете, девчонки?
– Убивать, – прошептала Кама.
– Убивать, – согласилась Эсокса.
– О как! – крякнул старик. – И много за плечами трупов-то уже?
– Один пока, – скрипнула зубами Эсокса.
– Много, – чуть слышно ответила Кама.
Старик обернулся, долго смотрел то на одну, то на другую, хотя мрак уже начинал скрадывать лица его подопечных.
– Вот что, – наконец заговорил он негромко, но складно и умно. – С таким умением вы без работы не останетесь, но ведь и работа не так, чтобы очень. Редко когда под крышей, для здоровья – опасно, расход на инструмент большой. Даже не знаю. Ладно. На ходу плохо думается. Через лигу встанем на стоянку на краю оврага, тогда можно будет и в голове покопаться насчет работы. Хотя дорога важнее. Ночь будет светлой, но за овраг ночью не пойдем, на той стороне только днем дорога либо с охраной, твари наведываются с равнины Муам. Тут же раньше почти как в Сухоте было. Говорили, что белые тут подчистили все, но я не шибко верю. За Кармой на юг до Лаэты сплошная пакость на полторы тысячи лиг. До самого озера Зумви. Или до моря Зумви, как говорят лаэты. Ничего хорошего, кроме Иалпиргаха, да и того лучше бы не видеть, не знать о нем. Конечно, и в Эрсетлатари можно найти уголок, где тебя никто не найдет, и сгнить в этом уголке. А вот чтобы дышать… Уходить отсюда надо. Тут, пока поганая кровь не выйдет да не высохнет, дышать нечем будет. Поэтому слушайте да советуйте. На юг нельзя.
– Почему? – не поняла Кама.
– Далеко, – начал перечислять старик. – Я не дойду, помру, конечно. Но и без того трудно. Перевал Бабалон, горы Хургас – это ж считай, что уже и не Эрсет. За три тысячи лиг… Да и по дороге столько дряни развелось. Не дойдем. Да и куда дальше? В пустыню, в сухую степь, к дикарям?
– На север? – бросила Эсокса.
– На севере Бланс, – задумался старик. – Теперь-то, если забыть о моих глупых стариковских планах, надо признать, что раз уж в Даккиту пришли белые храмовники, то и ворота Бланс они без внимания не оставят. А вот северо-восток… Очень опасно. Северная Лаэта – рабская вотчина. Да и дорожка до нее непроста. Рудные огненные горы или глухая тайга. Но главное – после. Антские угодья за горами. Они и сами не добрые дядюшки, но страшнее всего их зима. В морозы деревья трескаются в их лесах от холодов. Не выйдет.
– И что же тогда? – Эсокса с сомнением пошевелила верхнюю из грубых кож. – Куда теперь? На восток? До восточного океана, чтобы утопиться в нем? Тоже далеко. Так далеко, что легче утопиться в первом же болоте.
– Нет других дорог? – поинтересовалась Кама.
– Есть, – пробормотал Хаустус. – Через горы.
– Горы Митуту? – не поняла Эсокса. – Они непроходимые. Единственная тропа –
– Не спеши, – повысил голос Хаустус. – Для кого-то непроходимые, а для кого-то… Ладно. Не можешь разглядеть вершину, ползи до скалы, которую видишь. Мы идем в Лулкис.
– Двести пятьдесят лиг, – тут же определила Эсокса. – На этой подводе будем добираться неделю. И что в Лулкисе?
– Пятьдесят тысяч жителей, – вспомнила Кама. – Котел. И атеры, и руфы, и лаэты, и дакиты, и даку. И даже анты. Кажется, даже король Лулкиса с антской кровью. В Лулкисе скрещиваются все пути в Даккиту. И с юга, и с северо-востока, и с востока, и юго-востока. Вторая ярмарка в Эрсет после книльской ярмарки.
– Значит, именно там нас и будут искать, – заключила Эсокса.
– Если нас вообще теперь кто-то будет искать, – усомнилась Кама.
– Будут, – прошептала Эсокса. – Воин Храма Света не может остаться неотомщенным.
– В Лулкисе жил мой ученик, – буркнул Хаустус. – Угодника из него не вышло, но и мерзавца тоже не случилось. Он кузнец, причем неплохой. За рудой ходил в горы Митуту. В горах Сагкал руда не хуже, но даку неохотно торгуют ею. Если кто и знает дорогу через горы, о которой я слышал, то это он.
Последние слова старик произнес чуть слышно, а потом и вовсе замолчал, захлюпал носом.
– Ты что? – удивилась Кама.
– Плачу я, – прошипел Хаустус. – Радуйся, что до ветра в порты не хожу. От слез никакого вреда. Вот такой я угодник. Глупых советов за свою жизнь раздал сотни тысяч. Больных вылечил – тысячи. Еще больше не смог вылечить. А учеников у меня было всего три. Один из них сдох в башне угодников в Кагале, с поганым ярлыком за поясом. Еще один плюнул на мои наставления и вернулся домой, в Лулкис. Железо ковать. И жив ли он или нет, никому не известно. Так или иначе, ни одного угодника я не воспитал. Далеко мне до Сина…
– А если кузнеца давно уж нет? – спросила Эсокса.
– Когда идешь незнакомой дорогой, не думай о десятом шаге, а не то споткнешься на первом, – пробурчал Хаустус.
– А кто был твоим третьим учеником? – спросила Кама.
– Почему был? – удивился Хаустус. – Была. Да и есть пока, смею думать, – и добавил, ткнув кнутовищем в сторону Эсоксы: – Вот она.
– Наставников у меня хватало, – зло прошипела Эсокса. – К тому же ты уже не наставник мне!
– Наставник, – вздохнул Хаустус. – Пока жив – наставник.
Путь до Лулкиса занял не одну, а три недели. На второй день пути равнина обернулась мелколесьем, на третий подвода углубилась в сосновый бор, но дорогу, ведущую к Карме, не пересекла. На ней слышались голоса, крики, скрип колес, лай собак. Хаустус, который с каждым часом словно становился моложе, во всяком случае, взгляд его уже не блуждал тоскливо окрест, наказал спутницам ждать его, слез с подводы, послюнявил и поднял палец, чтобы определить направление ветра, удовлетворенно кивнул и, немало не заботясь о самоуважении, пополз на четвереньках в укрывающие дорогу кусты волчьей ягоды. Вернулся он через полчаса, отряхнул колени и стал разворачивать подводу. Лишь отогнав ее на лигу, он рассказал, что видел и слышал на той дорожке, которая еще несколько лет назад была едва приметной охотничьей стежкой.