Сквозь толщу лет

Халифман Иосиф Аронович

Так после четырех лет пребывания на очаровавшем его острове Фабр вернулся в Прованс. Он получил назначение и, несколько поправившись, выехал к месту новой службы, в уже знакомый ему Авиньон.

Глава III

Авиньонская каторга. Авиньонские радости

Я убежден, что придет время, когда физиолог, поэт и философ начнут говорить на одном языке и будут понимать друг друга.

Эпиграф к трудам симпозиума по кибернетике, проходившего в Иллинойсе, США, в 1961 году (из Клода Бернара).

Ему

нравилась мирная провинциальная жизнь, он считал, что для ученого она полезнее парижской сутолоки… Глядя, как он по воскресеньям отправляется на экскурсию на Гарригские холмы с ботанической коробкой через плечо и геологическим молотком в руке, плассанцы пожимали плечами…

Эмиль Золя

Занавес поднимается

Итак, через десять лет Фабр опять в Авиньоне. Он будет в лицее помощником преподавателя по физике и химии.

Казалось бы, все то же, что и раньше: те же уроки, тот же курс, те же засушенные программы, те же педантичные предписания.

Но нет, кое-что изменилось.

В свободное время Фабр, сопровождаемый толпой учеников, спешит за город: собирает растения, наблюдает насекомых. Ребята любят эти походы. Помощник преподавателя по физике и химии — единственный, кого пощадило насмешливое остроумие воспитанников, кто не имеет у них обидной клички. Зато коллеги гримасничают за его спиной:

— Муха!

«Мухе» исполнилось в то время тридцать лет. Жалованье — 1600 франков в год. У щедрых хозяев конюху платят больше. Семья же росла — за стол садилось семеро. Нищета была не только по-провансальски благоухающей, но и оглушительной: рядом с Фабрами на улице Фомы Аквинского находились конюшни.

Стук копыт и ржание, крики конюхов и кучеров не утихали день и ночь. При любой погоде Фабр готов сбежать из дому, отправиться в лес, в степь.

Казалось, и это уже было.

Но теперь Фабр все свободное время отдает живой природе, не отвлекаясь больше на математику.

Однако грохот конюшен заставил его попытаться сменить жилье. Он присмотрел квартиру поближе к лицею, в пригороде Авиньона, Вильнёве, у Феликса Гра, будущего писателя. И дом, и весь пригород, и сам Гра нравились Фабру.

В ту пору, когда Авиньон был резиденцией пап, Вильнёв облюбовали кардиналы. Отсюда, с колоколен, с башен форта Сент-Андре, далеко видны квадраты полей и сады, цепи Альп Прованса и Дофине. Чуть ближе сверкает снежной шапкой Ванту. На другой стороне внизу серебрится Рона, над ней — освещенная солнцем и все же мрачная громада папского дворца. Она многократно описана — толстый паук крестовик, темнеющий посреди паутины улиц. А здесь смешивались Франция, Италия, Испания; камень нес на себе отзвуки былого величия и последовавшего падения. Шпили и островерхие крыши, рожденные готикой, чередовались с фасадами, демонстрирующими безудержность барокко: несчетные завитки кишели гримасничающими чудовищами, длиннохвостыми драконами, извивающимися ящерами и змеями. Особняки в мавританском стиле. Вычурные рисунки чугунных оград, за которыми тянутся к солнцу ветви каштанов с их розово-белыми свечами, широколистые платаны, перистолистые мимозы.

История пригорода полна романтических страниц. Камни Вильнёва видели Карла IX и Генриха III. Здесь останавливался Ришелье, когда отвозил на эшафот за измену и сговор с испанцами фаворита Людовика XIII — Анри де Сен-Мара и его друга де Ту. Известна картина Делароша: Рона и на ней две барки — одна с кровавым кардиналом, вторая с его жертвами. В какой-то из темниц Вильнёва, под крепостью, построенной Филиппом Красивым, томился в заточении герой несчетных легенд, поэм и романов — Железная Маска. Но сейчас Фабра не слишком занимает история.

Шум конюшен несносен, а нервы у помощника преподавателя стали совсем никуда.

Да ведь и у Гра будет не легче! Неподалеку на реке прачки вовсю молотят вальками и, перекрывая стук и плеск гамом собственных голосов, за полосканием белья перемывают кости соседям и друг другу. Труженицы задерживаются у реки допоздна, а выходят на прибрежные мостки с зарей.

Пришлось отказаться от Вильнёва и поселиться на улице Делямас, в доме № 22. Ничем не выделяющееся с фасада сооружение — одна из достопримечательностей города. Внутри сохранились кое-где стрельчатые своды. Они подтверждают справедливость предания, что дом перестроен из знаменитой церкви Сен-Клер, где Петрарка впервые увидел Лауру.

Отсюда до старого кардинальского дворца, где расположен лицей, дорога длиннее, но здесь тихо. Рано утром Фабр спешит со связками тетрадей. Время распределено до минуты. Шутка ли, прокормить такую семью! И не захочешь, станешь господином Рикаром. Поначалу появились дополнительные должности в лицее — рисование, черчение. Потом и частные уроки. Когда тут смотреть по сторонам!

Значит, все-таки опять то же?

Но нет. Фабр берет отпуск и отправляется в Тулузу. Здесь он держит перед местными светилами экзамен по естественным наукам. Диплом очень важен. Фабр надеется, что с ним он прорвется к преподаванию ботаники и зоологии, сможет полностью посвятить себя растениям и животным.

Экзамен оказался нелегким, а главное — негладким. Председательствовал в экзаменационном жюри видный сторонник теории произвольного зарождения. Споры вокруг этого разделили натуралистов. Пастер и его единомышленники решительно отрицали какую бы то ни было возможность самозарождения, их противники во главе с Феликсом Пуше уверяли, что Пастер отрицает одновременно и эволюцию, утверждает идею бога, вооружая клерикалов. Разобраться в споре было совсем непросто: Пастер демонстрировал итоги опытов, но и Пуше не только «приклеивал ярлыки», как сказали бы позже, а тоже ссылался на опыты. Многим опыты казались убедительными, церковь же действительно приняла сторону Пастера. Могло показаться, что Пуше действительно прав, обличая своих оппонентов. В результате многие острые умы в разных странах мира были настроены против Пастера и его позиции. Полемика тем не менее закончилась, как известно, победой Пастера. Его знаменитая речь-лекция, произнесенная 7 апреля 1864 года в Сорбонне, внесла окончательную ясность в спор.

Но Фабру пришлось высказывать свое мнение десятью годами ранее, когда дискуссия была еще в разгаре. Именно эту тему выдвинуло перед ним жюри, причем Фабр знал: председатель — сторонник Пуше.

Разные бывают на экзаменах неприятности, эта — одна из самых коварных. Но Фабр не колебался: он верен своим взглядам и не пробует их скрывать. Однако и экзаменатор выказывает не меньшую добродетель: проявив терпимость и широту, ставит высший балл не согласному с ним новичку-соискателю.

Возвращаясь из Тулузы, Фабр позволил себе отметить триумф заездом в Сетте. Ему захотелось еще раз встретиться со знакомыми по Аяччо флорой и фауной побережья. На рассвете вышел он к морю и сразу заметил на песке пляжа странные следы. Двинулся по цепочке отпечатков, но та вдруг оборвалась, будто существо, оставившее их, волшебным образом исчезло. Улетело? Нет, Фабра теперь не проведешь. Разметая аккуратно песок, он обнаруживает жука — блестящего, как темный янтарь, с телом, раздвоенным глубоким перехватом талии, и с мощными жвалами. Это скаритес гигас. Видимо, по ночам жук охотится на песке, а к утру прячется, да как искусно! И еще одно наблюдение сделал Фабр: если опрокинуть скарита на спину, тот сразу теряет подвижность. Жук поразительно имитирует смерть: когда спустя какое-то время он начинает двигаться, это кажется чудом.