Сквозь всю блокаду
Шрифт:
В таком же положении и Волховский фронт, который на стыке с Ленинградским ведет столь же ожесточенную борьбу. Другие армии Ленинградского фронта пока «молчат», там идет обычная «тихая» перестрелка, истребляют фашистов снайперы, идет поиск, работают разведгруппы, но значительных боев там нет.
Впрочем, артиллерия и авиация наши весьма активны и на всех участках Ленинградского фронта. Разведанные, тщательно пронумерованные цели вокруг Ленинграда уничтожаются нами круглосуточно.
…Утром 30 июля я наблюдал в небе интересное явление. Обстановка вокруг была такова.
В ночь перед тем бой под Синявином длился с прежним ожесточением. Я слышал непрерывное гудение самолетов, низвергавших бомбы на поле сражения; видел десятки парашютировавших ракет, — ярких,
С утра в Морозовке вокруг дома, где помещалась редакция и где находился я, рвались и свистели над ним снаряды, затем в небесах происходил воздушный бой и вражеская артиллерия обстреливала мост через Неву, укрытый от воздушных корректировщиков нашей дымовой завесой. Трехэтажное кирпичное здание содрогалось от разрывов, от непрерывных каскадов гула, производимого нашей и немецкой артиллерией…
Мост через Неву тем не менее действовал, движение по нему автомобилей ни на минуту не прекращалось…
С Кесарем Ваниным, исполняющим обязанности редактора армейской газеты, я ходил на Неву купаться к простреленному, лежащему на воде у самого берега, железному понтону. На нем грелись, лежа на солнце, несколько женщин в купальных костюмах… На берегу загорали несколько красноармейцев, из леса доносились пулеметные очереди, там тренировались в стрельбе какие-то подразделения.
В это ласковое солнечное утро было странное ощущение полного смешения войны и мира: блаженство солнечных лучей, всплески тихой воды, рассекаемой купальщиками, беспечные голоса, а в какой-нибудь тысяче метров ниже по течению, у моста, — фонтаны от разрывов тяжелых снарядов, и — в дымовой завесе — вспышки огня, и, конечно, жертвы, и кровь, и высоко над завесой появлявшийся и исчезавший, окружаемый разрывами зенитных снарядов, назойливо ноющий мотором и поблескивающий винтом фашистский корректировщик…
В половине десятого утра я увидел в облаках любопытнейшее явление: световые дуги пересекали облака при каждом выстреле наших тяжелых орудий; освещаемые солнцем волны, образуемые летящим снарядом, бежали одна за другой. И такие же — менее отчетливо наблюдаемые — встречные волны от немецких снарядов.
Я не знаю, как называется такое явление, — за всю войну я наблюдал его в первый раз!
Бои за Синявинские высоты продолжались до осени. Было несколько неудачных попыток их штурмовать. Но после того как в разведке боем был захвачен один маленький, удобный для скрытого наблюдения холм, удалось разгадать метод сопротивления врага, и тогда, 15 сентября, после умелой и сокрушительной артподготовки Синявино и высоты, на которых располагался вражеский узел обороны, были взяты штурмом за какие-то короткие двадцать-тридцать минут. Линия фронта была окончательно выровнена, и с тех пор, удобная для нас, сохранялась до полного снятия блокады в январе 1944 года, когда разгромленная 18-я немецкая армия была на всем фронте отброшена из-под Ленинграда.
Глава двадцать восьмая
Летние дни
Гремят обстрелы. Городской быт. Будничные дела. Во внешнем мире. Крепость духа. Взят Харьков!
(Ленинград. Август — начало сентября 1943 г.)
7 августа
Теряя дивизию за дивизией, теряя метр за метром землю под Ленинградом и давно уже потеряв инициативу, фашисты в это лето неистовствуют, срывают свою злобу на мирном населении Ленинграда.
Картины лютой жестокости немцев я, находясь в городе, наблюдаю даже из окон своей новой квартиры (в том же доме, на канале Грибоедова, 9), которую предоставил мне Союз писателей вместо прежней, разбитой тяжелым снарядом.
После жесточайшего обстрела 17 июля фашисты с 23 июля, то есть на следующий день после начала нашего наступления в районе Синявина, видимо, желая отвлечь нашу действующую в боях артиллерию, деморализовать население Ленинграда
Были дни, когда жизнь города во многом оказывалась парализованной. Например, поезда не могли уходить с Финляндского вокзала, его яростно обстреливали, притом именно в момент прихода или отправления поезда (не сомневаюсь, что в городе есть шпионы-корректировщики). Поезда стали отходить только от Пискаревки, а пассажиры — главным образом, женщины, дети, гражданское население, работающее на огородах, в пригородных совхозах и колхозах, — плелись туда пешком или ехали до ближайшей конечной петли на трамваях, которые то и дело прекращали под обстрелом движение.
23 июля грохот начался с вечера, длился до двух часов ночи.
24 июля с пяти утра и до одиннадцати часов следующего дня артиллерийский обстрел города был почти непрерывным. Налеты то возникали — по нескольку залпов — каждые десять-пятнадцать минут, то были сплошными, длившимися по получасу, по часу. Особенно обстреливались Выборгская сторона, районы Кирочной, улицы Некрасова, Баскова переулка, площади Восстания.
Но разрывались снаряды и на Васильевском острове, и в центре. Кроме того, 24-го было три налета самолетов — гул моторов, грохот от разрывов бомб, трескотня зениток слышались по всему городу. Один из снарядов, разорвавшись на Литейном мосту, попал в переполненный людьми трамвай. Много снарядов шлепалось повсюду в Неву, несколько легло в воду против Военно-медицинской академии. В тот день, по случаю праздника Красного Флота, там происходили шлюпочные состязания; ниже Литейного моста виднелись шеренги буйков, обозначавшие линию старта. Но в момент падения снарядов там шлюпок не оказалось, я с набережной наблюдал, как между разрывами крутились два маленьких пароходика; они собрались было уйти, но потом снова стали лавировать, очевидно охотясь за глушенной снарядами рыбой. Не обращали внимания на обстрел и прохожие — ходили по улицам, не слушая объявляемых по радио приказов. Ходили не торопясь, деловым шагом. Не прекращали движения и автомобили… Я видел: шофер вылезает из кабины грузовика, поднимает капот, ковыряется в моторе; женщина, пассажирка этого грузовика, спрыгнув на мостовую, стоит рядом с шофером, о чем-то не спеша с ним разговаривает и даже не поглядывает на желтую и бурую пыль, взвивающуюся над домами, в которые в тот момент попали два снаряда. Я наблюдал много подобных сцен.
26 июля я выехал на велосипеде из города в армию, но знаю: все следующие дни и ночи страшные обстрелы города почти не прекращались. В ночь на 29-е, кроме того, был снова налет авиации, спущено было на парашютах множество осветительных ракет, но фашистские самолеты не могли прорваться сквозь наш зенитный огонь, и потому бомбить город им не пришлось…
Городские госпитали переполнены ранеными, подобранными на улицах Ленинграда и доставленными с поля боя, из-под Синявина.
Гитлеровцам не понять, что дух ленинградцев не сломить ничем. Да, такие обстрелы только обостряют желание как можно скорее разделаться с лютым врагом, как можно скорее избавить родной город от ужасов и страданий.
Как же выглядит, как живет в эти дни сам город?
О красоте Ленинграда можно много не говорить, кто не знает, что Ленинград — один из красивейших городов мира? Прочитайте любое письмо прежнего ленинградского жителя, разлученного войной с родным городом: между строк обязательно почувствуется тоска именно по красоте Ленинграда. Он торжествен, строг и великолепен всегда — лунной ли ночью, в рассветный ли розовый час, в яркий ли солнечный августовский день. Даже мрачный туман, даже осенний унылый дождь становятся в свой час приметами особенной, только Ленинграду свойственной красоты, — потому что Нева во всех своих обличьях величественна, потому что строгость архитектуры в любом освещении впечатляюща.