Сквозь всю блокаду
Шрифт:
Сейчас, ровно в 0 часов 30 минут, радисты наших расположившихся в городе войск слушают приказ Верховного Главнокомандующего о взятии Выборга.
Воины, взявшие Выборг, не спали по трое, по четверо суток, не знали отдыха, не имели передышки, но в эту минуту никто не задумывается о сне. Радость солдат и офицеров необычайна. Все поздравляют друг друга, все говорят о стремительности, о темпе, о воодушевлении, об умении, благодаря которым только и можно было пройти за десять суток весь огромный путь от Сестрорецка и Белоострова до Выборга и на одиннадцатые великолепным штурмом взять этот славный в
…А вот уже и солнце всходит над освобожденным Выборгом. Звенят пилы и стучат молотки саперов, восстанавливающих взорванные мосты. С первого же часа после победы советские люди начинают созидательную работу. Действующие части, пройдя сквозь город, уже ведут бой за несколько километров от него, продолжая в том же стремительном темпе наступление. В город входят воинские тылы, размещаются в очищенных от мин домах и приводят их в элементарный порядок.
Выборг — наш! Там и здесь над самыми высокими зданиями реют красные флаги…
Глава тридцать шестая
Четвертое лето
(Июнь — июль 1944 г.)
23 июня. Ленинград
А в Ленинграде — совсем уже мирная жизнь. Довоенный быт восстанавливается. В одиночку, семьями и целыми коллективами возвращаются в Ленинград — пока еще по специальным вызовам и разрешениям — эвакуированные в сорок первом и сорок втором годах жители. Рабочие заводов и фабрик, инженеры и техники, коллективы театров и многих учреждений прибывают в Ленинград каждый день. И все хлопочут, устраиваются в своих квартирах и ремонтируют их. Другие, чьи квартиры разбиты или заселены по ордерам переселенцами (из разобранных на дрова или разрушенных домов), добиваются новых комнат и квартир. Есть среди вернувшихся и такие кляузные, недостойные люди, которые обращают свое нелепое негодование на жильцов их прежней квартиры, хотя те ни в чем и никак не виноваты, потому что в условиях блокады Ленгорсоветом, райжилотделами были вынесены вполне справедливые решения: всех, чье жилье приведено в негодность, сожжено, разбомблено, разбито вражескими снарядами, переселять в пустующие, брошенные квартиры.
Всех, кто вернулся в Ленинград по вызову, кто получил пропуск, дающий право вернуться из эвакуации, городские власти обеспечивают новым жильем. Но многие приезжают самовольно, и, конечно, обеспечить их жильем сразу невозможно. Вот среди этих-то людей и попадаются «буйствующие».
Все, однако, постепенно уладится, жизнь войдет в нормальную колею.
Сегодня я навестил А. А. Ахматову, недавно вернувшуюся в Ленинград из эвакуации. Видел ее впервые после сентября 1941 года, когда попрощался с нею перед ее отлетом в Ташкент, в подвале бомбоубежища, в момент ожесточенной бомбежки.
За свои патриотические стихи А. А. Ахматова награждена медалью «За оборону Ленинграда». Она выглядит бодрой и спокойной, была приветлива, читала стихи.
Завтра — день ее рождения, и она шутливо спросила меня:
— Что подарят мне завтра — Шербур?
— Наверно, Медвежьегорск! — ответил я: в Карелии идет наступление наших войск по всему фронту.
В Ленинград вернулись из Ярославля Наталья Ивановна, мой отец, чье Высшее инженерно-техническое
Я привез моих близких сам, заехав в Ярославль по пути из Москвы, куда меня вызывало на несколько дней ТАСС.
А в Москву ехал в «Красной стреле», — впервые с довоенных времен, и стоит рассказать об этом пути. Это было 1 июня, и вот что записано тогда в моей полевой тетради…
1 июня. Колпино
Следы разрушений, бомбежек, обстрелов. Одна из заводских труб сбита до половины, ниже — большая дыра. На одной из этих труб, служившей наблюдательным пунктом артиллеристам, я полтора года назад провел день…
А Ижорский завод весь искалечен, весь в руинах!
Вдоль железной дороги мелькают везде только пни. Деревья до самого Красного Бора срублены. Красный Бор — место самых кровопролитных боев. Обе насыпи сплошь изрыты блиндажами, землянками, тесно смыкающимися. Между насыпями — зеленеющая трава водянистой низины. Вся низина — в наполненных водою воронках всех размеров. Дальше, там, где возвышенность, виден «город нор» в скосах железнодорожной выемки. Все изрыто и здесь, и кругом. Видна какая-то одинокая, живущая в одной из нор женщина. Пусто и мертво. Бесчисленные ямы — следы прямых попаданий в землянки.
Дальше — пейзаж переднего края. Противотанковый ров, печально знаменитый огромным количеством погибших здесь в боях воинов. Справа, к югу, — полностью уничтоженный до горизонта мертвый лес — обглодыши голых, избитых стволов. И все-таки отдельные веточки кое-где зеленеют. Страшная «нейтральная» зона — зона пустыни. За ней сразу зеленый, не пострадавший — как кажется издали — лес.
Саблино, поселок Ульяновский — почти целы. Здесь были тылы немецкой армии. Большая часть деревянных домов уцелела. Дальше в пути пейзаж почти без следов войны, лес густ, девствен.
Только редкие воронки вдоль насыпей. На второй насыпи нет ни рельсов, ни шпал, — сняты немцами, увезены. Телеграфные столбы спилены, лежат там, где стояли.
Западная окраина Тосно разрушена вся, здесь шел бой. Видны следы его, чернеют пепелища домов, торчат печные трубы. В восточной части домики Тосно целы.
Также уничтожена станция Ушаки, но поселок частично уцелел. Все без исключения станционные здания и будки путевых объездчиков уничтожены, а дачные домики и избы деревень, как правило, сохранились.
…Любань. Стоим уже двадцать пять минут. Холодно.
Выехали мы из Ленинграда в 17 часов, сейчас — 20 часов 45 минут.
Переезжая перед Любанью речку Болотницу, видел к северу церковь деревни Новинка, думал о тяжелейших боях сорок второго года, боях за Веняголово и Кондую, о так называемой Любаньской операции армий Федюнинского и Мерецкова.
При подъезде к Любани видны распаханная земля, огороды, даже парники. Женщины с мешками, кошелками идут по своим делам, но людей вокруг мало, — после немецкого нашествия Любань была пуста и мертва.