Слабость Виктории Бергман. Трилогия
Шрифт:
Он рассказывает, что неудачный искусственный полив, произведенный СИДА в северной части страны, оказался чисто символическим начинанием.
Тридцать человек умерли от отравления. Поговаривают о саботаже и проклятиях. Проект прекращен, и отъезд домой приблизился почти на четыре месяца.
Когда он выходит из комнаты, она остается сидеть на диване, разглядывая его коллекцию фетишистских фигурок.
Двадцать изображающих женское тело деревянных скульптур он успел собрать, теперь они рядком стоят на письменном столе, готовые
Колониалист, думает Виктория. Явился собирать трофеи.
Есть там и маска в натуральную величину. Маска предка из племени темне, она напоминает Виктории об их девочке-служанке.
Проводя пальцами по грубой резьбе, она представляет себе, что это живое лицо. Она гладит веки, нос и рот. Поверхность начинает казаться теплой под пальцами, волокна дерева от ее прикосновений становятся настоящей кожей.
Она больше не думает плохо о девочке-служанке – она понимает, что между ними нет соперничества.
Она поняла это, когда он ударил ее там, возле бассейна.
Она для него важнее всего, а девочка-служанка – просто игрушка, деревянная кукла или трофей.
Он заберет маску с собой домой.
Повесит где-нибудь – может, в гостиной.
Экзотика, которую можно продемонстрировать гостям, что придут после обеда.
Но для Виктории деревянная маска станет чем-то большим, нежели просто украшение. Она своими руками может дать ей жизнь и душу.
Если он возьмет с собой маску, она, Виктория, сможет забрать с собой и девочку. Она бесправна, почти как рабыня. Никто не будет ее искать, поскольку у нее нет не только прав, но и родителей.
Девочка рассказывала Виктории, что ее мать умерла во время родов, а отца казнили, обвинив в краже курицы. Древний способ определить виновного, называется – суд красной водой.
Его на голодный желудок накормили огромным количеством риса, потом заставили выпить полбочки воды, смешанной с корой дерева колы. Если бы его стало рвать красной водой, это означало бы его невиновность, но он не смог извергнуть из себя рвоту. Он только распух от риса, и его забили лопатой насмерть.
У нее здесь нет никого, кто позаботился бы о ней, думает Виктория. Надо забрать ее домой, в Швецию. Ее будут звать Солес.
Solace значит “утешение”. С Солес она сможет разделить болезнь.
И еще кое-что она заберет с собой в Швецию.
Семя, которое посеяно в ней.
Гамла Эншеде
По темным окнам Жанетт определила, что Юхана нет дома. Выходные, проведенные у бабушки, кажется, не слишком исправили положение. Юхан остался таким же скрытным, и Жанетт совершенно растерялась. Она как будто не хотела признаться себе, что проблема существует. Многие подростки чувствуют себя дерьмово, но только не ее малыш.
При виде темного дома она сначала встревожилась, но потом напомнила себе: утром Юхан говорил, что собирается отнести приятелю забытую
Жанетт остановила машину на подъездной дорожке, выдохнула и подумала: может, это и к лучшему, что Юхана нет дома. У нее появится немного времени для себя – продумать то, что предстоит сказать.
Надо быть очень внимательной с тем, что она говорит Юхану.
О том дне, когда он пропал. Об Оке, о разводе.
Он сейчас такой ранимый, что малейшее недопонимание может сломать его. Возможно, у него в голове не укладывается, что мама с папой разойдутся. Ведь в его представлении они всегда вместе.
Жанетт заглушила мотор, но осталась посидеть в машине.
Неужели это она во всем виновата? Вдруг Биллинг прав и она слишком увлеклась работой и не уделяла достаточно времени семье?
Жанетт подумала про Оке, который воспользовался шансом оставить серую скучную жизнь с женой и ребенком где-то в пригороде.
Нет, подумала она. Это не моя вина.
Она выгребла сигареты из бардачка, опустила окошко. Закашлялась от первой затяжки. Вкус был не очень, и она выкинула сигарету в траву, не выкурив и половины.
Несколько капель упали на ветровое стекло, и пока она думала про Юхана и что ему сказать, начался дождь.
Дома Жанетт зажгла свет, прошла на кухню и подогрела вчерашний гороховый суп. Швы на голове начали заживать и зверски чесались.
Жанетт налила себе пива и развернула газету.
Первым, что она увидела, было изображение прокурора Кеннета фон Квиста, который написал вызвавшую горячие споры статью о проблемах с безопасностью в шведских тюрьмах.
Шут гороховый, подумала она, сложила газету и принялась за еду.
Хлопнула входная дверь. Юхан вернулся.
Жанетт отложила ложку и вышла в прихожую. Юхан был мокрым с головы до ног. Когда он стянул кроссовки, она увидела, что носки промокли насквозь и хлюпают по полу.
– Ну Юхан… Сними носки. Здесь же целое море будет. – Не занудствуй, тут же оборвала она себя. – А, да не страшно. Я потом вытру. Ты поел? – добавила она.
Мальчик устало кивнул в ответ, стянул носки и на цыпочках прошел мимо нее по коридору в ванную.
Жанетт открыла входную дверь, выжала носки на крыльце, повесила их на батарею за калошницей и сходила за шваброй. Закончив, вернулась на кухню, еще раз подогрела суп и снова села есть. Желудок сводило от голода.
Просидев минут десять за кухонным столом в компании супа и газеты, она заинтересовалась, что Юхан делает в ванной. Звуков льющейся воды оттуда не доносилось – оттуда вообще не доносилось ни звука.
Жанетт постучала в дверь:
– Юхан?
Она услышала, как сын ворочается за дверью.
– Что ты там делаешь? Что-нибудь случилось?
Наконец он заговорил, но так тихо, что она не расслышала слов.
– Юхан, ты не мог бы открыть? Я не слышу.
Через несколько секунд замок щелкнул, но Юхан не открыл дверь.